— А?
— Нет сторожа с вращающимся мечом.
В кустах задрались воробьи, Никитин приподнял голову:
— Думал, кошка.
— С твоего позволения продолжу ассоциативную цепочку. Помнишь историю, которую рассказывал Киссель? Про Ури Геллера?
— Фокусника?
Кто-то шел по траве. Никитин посмотрел. Это был его сын Борис, синеглазый и белокожий, как мама, толстощекий, лобасто-серьезный. Он нес банку с мутным хлебно-яблочным квасом.
— А где же тетя Ксюша? — спросил Костелянец, принимая банку.
— Ее дед заставил мыть пол, — сказал Борис. — А бабушка с мамой ушли за речку ворошить сено. И мы сейчас пойдем.
Борис не уходил, глядел исподлобья.
— Смотри, тебя забудут, — сказал Никитин.
— Сам знаю где.
— Может, ему и неохота, — возразил Костелянец. — А, Борь?
— Как сено высохнет, дед лошадь возьмет, Голубку, — быстро ответил Борис и облизнул губы.
— А, ну тогда, конечно, надо спешить.
— А вы?
— Да, видишь, твой папаша — Обломов-на-раскладушке, его не свернешь.
Борис потоптался, вздохнул:
— Я пошел.
Костелянец приложился к банке, предложил Никитину, тот отказался.
— Не любишь?.. Квас.
Никитин взглянул на Костелянца.
— “Все снится: дочь есть у меня...” — пробормотал Костелянец. — Что это ему взбрело: дочь? Обычно ждут сына. У него так и не было детей?
— У кого.
— У Бунина.
— Тебе лучше знать.
— Бунину снилось, а у меня есть: глаза немного раскосые, волосы черные... Не понимаю Бунина. Мне понятнее знаешь кто?.. Хармс.
— У него полно было сыновей?
— Нет. Он обожал только молодых и пышных женщин! Остальное человечество вызывало подозрение: старики, старухи и особенно дети... Но твой Карп Львович душевный старик. Почти всегда вовремя наливает.
Оба надолго замолчали.
“Дядя Игорь!.. дядя Игорь!..” — послышались голоса.
Напрямик через грядки бежали белянки, Борис шел позади.
— Что такое? — спросил Никитин, отрывая отяжелевшую голову от брезента.
— Опять Чернушка!..
И одна из девочек раскрыла ладони, показывая зеленоватую птицу с подогнутыми лапками. Она медленно мигала.
— Вот тут под крылом ранка.
— ...Где?
— Принести перекись?
— Ну, несите.
— Я уже несу, — солидно сказал Борис, показывая пузырек.
Костелянец, куря у стены, наблюдал за происходящим.
Никитин сел на раскладушке, ему дали вату, пузырек. Глаза детей сузились, губы поджались, на лбах проступили морщинки. Они внимательно глядели, как Никитин подымает серое крылышко, смачивает перекисью водорода ватку и прикладывает ее к ранке, отпуская крыло. Птица очень медленно моргает. Иногда ее черные глаза на несколько секунд остаются прикрытыми серой пленкой, но она снова их открывает, и солнечные точки снова горят в черных сферах.
— Куда ее отнести?
— Куда-нибудь на липу.
— Там ее Чернушка и сцапала!
— Тогда вон в те кусты.
— А Чернушка?
— Ну заприте ее.
— Кого?
— Кошку. Или даже лучше птицу, куда-нибудь в шкаф. Положите в корзину. Сверху марлей накройте, чтоб не задохнулась.
Процессия детей удалилась, Никитин громко высморкался, вытер руку о траву.
— Черт, кажется, простыл.
Костелянец молчал у стенки. Никитин взглянул на него. Костелянец подумал, что эти взгляды исподлобья у них с Борисом совершенно одинаковые.
— Послушай, — сказал Костелянец, — ты так и выступаешь, да? Прямо вот входишь в класс, а? Здравствуйте, запишем новую тему? И они ничего? Склоняют головы к партам? Языки набок от усердия?
Никитин пожал плечами.
— А ты их бьешь? Ну, указкой? Или мелом в лоб? Если кто-то зарвется.
— Иногда приходится. Гаркнуть так, что стекла звенят.
— Иногда?! — Костелянец восхищенно пускал клубы дыма. — Игорь! Я всегда думал, что ты из какого-то другого теста!
Никитин поморщился.
— Клянусь. Ты же знаешь, — сказал Костелянец.
— Мы все немного другие. Вспомни Кисселя.
— Киссель!.. Витя был ребенком. Фокусы, а?.. Сгибал вилку, как Ури Геллер, и поранился. Этот-то Геллер получил озарение. В саду. В Иерусалиме. Узрел огненный шар — начал загибать ложки и ломать часы взглядом.