Новый мир. № 2, 2004

Верлибр остается стихом только в том случае, когда является предельной точкой в процессе освобождения и раскрепощения строгой формы. Только в этом случае свободный стих — это именно стих, а не сомнительные прозаические отрывки, свободные от всех обязательств — и прозаических, и поэтических.

Той формой верлибра, которая мне наиболее близка, написана книга Сергея Стратановского «Тьма дневная». Речь поэта настолько затруднена, что традиционный строгий стих кажется избыточным. Но эта затрудненность — не следствие намеренного усложнения. Она неизбежное следствие стиховой задачи, стоящей перед поэтом. Мир, который видит, к которому прикасается поэт, распадается в пыль, и удержать его в поле гармонии можно только предельным усилием воли. И когда это удается, вдруг возникают редкие звоночки рифм и возникает ровное дыхание ритма.

Я все твержу себе, когда мне особенно трудно: Делай дело свое за столом в кабинете рабочем Из трагедии Вильсона кончить пора перевод Сцены той, где зачинщика оргий певца Обличает священник

Делай дело свое, делай дело… И нет у тебя никакого выбора. Да и не нужно тебе ничего другого.

В верлибре обязательно должны угадываться преодоленные ритмические, традиционные формы. Они должны в нем присутствовать, пускай и в некотором снятом виде. И на мой взгляд, в сегодняшней русской поэтической картине верлибр занимает именно то место, которое и должен. Это кромка прибоя у берега поэтического океана. Никакой тотальной верлибризации стиха не происходит. Кому нравится поп, кому попадья… Верлибром с удовольствием пользуется не только молодой и резкий Кирилл Медведев, но и такой апологет традиционной формы стиха, как Олег Чухонцев (например, его поэма «Вальдшнеп» написана очень свободным акцентным стихом).

Но нельзя забывать, что прибой существует только до тех пор, пока существует океан. Если все нормальные стихи пишутся верлибром, а рифма — это атрибут рекламного плаката, значит, с поэзией что-то не так.

Набросок синтеза

Поэт сегодня может жить где угодно, хоть в Праге, хоть в Нью-Йорке, хоть в городе Энгельсе, и быть тем не менее прочитанным и оцененным, хотя бы и узким кругом сегодняшних читателей поэзии. Почему-то этого не происходит со стихами Алексея Цветкова. А если и происходит, то далеко не в той мере, которой эти стихи заслуживают. Они очень нужны сегодня. Творчество Алексея Цветкова может стать узлом новой кристаллизации, зародышем нового, только возникающего и угадываемого порядка. Но, может быть, эта отстраненность, это дистанцирование и полезно. Издалека лучше виден масштаб.

Поэзия Цветкова — это попытка нового синтеза. И не важно, что стихи написаны довольно давно. Их прочтение далеко не закончено, они еще блуждают в поэтическом пространстве, обретая в нем свое место и время.

мы стихи возвели через силу как рабы адриановы рим чтоб грядущему грубому сыну обходиться умелось без рифм мозг насквозь пропряла ариадна били скифа до спазма в ружье чтоб наследным рабам адриана развиваться без рима уже

Рим разрушен. Его отточенная структура, которая воплощена в рифмованном стихе, рухнула. Но несмотря на то, что распад приводит к хаосу и кишению одноклеточных «парамеций»[2], он всегда чреват новым витком, поиском новой, возрождающейся, совершенной формы.

начинать тебе отче с аза на постройку ассирий и греций в хороводе других парамеций возводить карфаген и шумер вот такие стихи например

Карфаген и Шумер — не Рим, но и не хаос. Значит, сделав круг, спустившись к парамециям и «глухоте паучьей» (Мандельштам), «грядущий грубый сын» восстановит-таки с Божьей помощью «вот такие стихи например» — рифмованные четверостишия трехстопного анапеста.

В стихотворении Цветкова круг завершен. Это набросок синтеза, набросок доказательства, разметка пути, по которому мы могли бы двигаться вперед.

Неизбежность поэзии

После того как внешнее вторжение закончилось, поэтическое пространство оказалось предоставленным самому себе. И многие, очень многие поэты утратили в нем ориентацию, и многие, очень многие поэты пришли к выводу, что никакая определенная ориентация не нужна вообще. Но, предоставленный самому себе, поэт теряет возможность реального управления теми энергетическими потоками, которые поставляет ему читательское внимание.

Что остается поэту, замкнутому в поэтическом пространстве? Остается оттачивать свое перо и писать стихи. Для каждого отдельно взятого поэта ситуация вполне нормальная, даже комфортная: поэта никто не может подкупить. Правда, в этом заслуги поэта нет никакой. «Я никогда не брал взяток». — «А разве тебе их кто-то давал?» Остается писать стихи, вслушиваясь в собственную душу и всматриваясь в окружающую реальность.