Марио Карамитти. Моды и перспективы. Сегодняшняя русская литература в Италии и из Италии. Ведущий рубрики Владислав Отрошенко. — «Октябрь», 2003, № 10 <http://magazines.russ.ru/October>.
Новая рубрика. Славист писал свой очерк по-русски. Метко и беспощадно. Не знаешь, плакать или смеяться.
Александр Климов-Южин. Стихи. — «Арион», 2003, № 3.
По-моему, прелестная, живописная поэзия. И хотя ее музыка иногда захватывающе реминисцентна (обойдемся без имен), читать Климова-Южина как-то очень вкусно. Хорошо, что подборки этого давно пишущего автора стали наконец появляться на журнальных страницах. Вот из открывающего стихотворения:
Когда надвигается гроза И осмотрительные лилии закрываются, как продмаги, Когда зарницы слепят глаза, Высвечивая мельчайшие капли влаги: Ветер останавливается, не в силах выбрать, куда пойти, Поплавок замирает в отсутствии клева. Подминая тростник на своем пути, В воду медленно входит по грудь корова…………………………………………………
Александр Кушнер. Стихи. — «Арион», 2003, № 3.
………………………………………
Настоящее горе слов не имеет. Недаром так стыдно своих стихов. И прозванье поэта всегда было стыдно мне. И писал всего лучше я о тополях в окне.………………………………………
(«Сосед»)
Александр Левин. Прохладки с крылышками. Стихи. — «Знамя», 2003, № 10.
Как я услышал диск «Французский кролик», так и полюбил Левина. По-своему хорош он и здесь. Одного я не знаю: так ли уж необходимы в этом милом постобэриутском стихотворном балагане евангельские реалии? Недавно Светлана Кекова напомнила мне — в разговоре — о знаменитой «Элегии» Введенского (кстати, ее первая публикация в России была как раз в «Новом мире»). Там заложено (как выяснилось, пророческое) осознание стихотворцем некоторой… как бы помягче сказать? — непродуктивности подобных раскладов.
Инна Лиснянская. Опыт неведенья. Стихи. — «Арион», 2003, № 3.
И судьба, как страна, перекроена и перешита. На суровом веку Я стишок, как мешок, набиваю ошметками быта И в уме волоку В те края, где встает на дыбы апшеронский безумец, И вращает валун, И вонзает в звезду золотую Нептунов трезубец, Как в белугу гарпун. И мне кажется, что подо мною качается суша, Как рыбачий баркас, Что закинута сеть и идет по земле волокуша В неположенный час, Что как белые волны взлетают на суше белуги… Там, в предместье Баку, Мне еще неизвестно, к какой неотвязной разлуке Я судьбу волоку.Гурген Маари. Два рассказа. Перевод с армянского Нелли Мкртчан и Георгия Курбатьяна. — «Дружба народов», 2003, № 10.
К столетию прозаика и поэта, отсидевшего в лагерях и ссылках 17 лет. Оба рассказа-притчи — и «Армянская бригада», и «Аракел из Муша и другие» — на лагерную тему, оба отмечены какою-то странной музыкой.
«Прозу Маари отличает ироническая интонация, — пишет во вступлении к публикации Г. Курбатьян, — без которой он, казалось, и слова не мог вымолвить. А повествовал он о вещах трагических — о резне, беженстве, неравной отчаянной борьбе обреченных. И самые серьезные, самые патетические либо лирические пассажи непременно сдобрены у него насмешкой — когда доброй, порой лукавой, а подчас издевательской».
Л. Максименков. Очерки номенклатурной истории советской литературы (1932–1946). Сталин, Бухарин, Жданов, Щербаков и другие. — «Вопросы литературы», 2003, № 4, 5.
«Сегодня можно с уверенностью сказать, что именно речь Сталина стала конспектом всемирно известных докладов Жданова о журналах. Жданов лишь озвучил и творчески развил сталинские тезисы.
Были в речи и неизвестные исследователям мотивы. Отметим один из них. По существовавшей в партийной практике традиции Сталин в качестве верховного вождя мог говорить на темы, на которые не позволялось рассуждать вслух даже его ближайшим соратникам. Во-первых, тем самым его обращения становились более содержательными и интересными. Во-вторых, верховный жрец оставлял за собой право указать наличие иных, скрытых причин для своего выступления. В-третьих, вождь как персонифицированный сгусток коллективного бессознательного мог снять общее напряжение, выговорив одну из щекотливых тем. Даже если это происходило в узком кругу чиновников. Ведь в таком засекреченном и зашифрованном обществе, как сталинская Россия, существовали санкционированные механизмы для передачи сталинских пристрастий, фобий и вкусов инженерам человеческих душ, а затем следовала их прививка массовому сознанию. Это проиллюстрировал Константин Симонов в мемуарах „Глазами человека моего поколения“. <…> Надо учитывать основополагающий негласный принцип партийной риторики советско-византийского образца: шифровка. Устно и письменно зашифровывалось все и вся. В одной из инструкций кровавого 1937 года, исходившей из Политбюро, было четко сказано: „перешифровать зашифрованное“. Логично, что часто идеологические по форме и содержанию скандалы своей первопричиной имели весьма далекие сюжеты.