Кошки разбегаются кто под стол, кто в закуток между холодильником и стеной.
— Бабушка! не бей их! — кричат дети.
— Пусть мышей ловят! — отвечает Елена Васильевна. — А не путаются под ногами.
— Лена, слушай детей, — говорит ей Карп Львович, усаживаясь на свое место у буфета, возле этажерки, под картиной. Он оборачивается и срывает вчерашний листок календаря. Открывает дверцу буфета, звенит пузырьками, шуршит бумагой; заглядывает на полки с тарелками, в банку с солью, роется в старых газетах и журналах… Вскоре все рыщут по дому: внуки, дочки, Елена Васильевна. Карп Львович сердится. Очков нет как нет. Никитин предлагает свои услуги. Карп Львович колеблется — и все-таки прячет листок в выдвижной ящик этажерки, сам почитает, когда найдутся очки. Карп Львович объясняет Костелянцу, что это с ним постоянно происходит, кто-то с ним играет: то брючный ремень исчезнет, а через некоторое время объявится на самом видном месте, то городская шляпа, та, в которой он ездит за пенсией, — и вдруг идешь, глядишь, а она висит на калитке; не говоря уже об инструментах… Все посмеиваются. Карп Львович сурово глядит на домашних.
— Подожди, я тебе еще не то расскажу, — обещает Карп Львович, пытливо вглядываясь сквозь катаракту в смуглое сероглазое лицо Костелянца. — Какие случаи происходят.
И лицо его плывет в мягкой улыбке, глаза тепло синеют.
— В тебе, Ваня, есть что-то… незряшное.
Темная дочка Карпа Львовича быстро и пронзительно взглядывает на Костелянца и опускает глаза, ее тонкие губы подрагивают в улыбке, она продолжает молча резать хлеб. Длинные пальцы смахивают крошки в ладонь. Белокурая Ирина расставляет тарелки. Карп Львович достает из-за стекла стопки, звучно звякает ими, ставя на стол, и подмигивает Никитину, Костелянцу. Костелянец, не выдержав, глухо лает-смеется. Никитин уже заметил, что он становится нетерпелив и неспокоен, когда дело пахнет выпивкой.
Во рту вдруг появляется вкус верблюжьей колючки.
Елена Васильевна водружает на середину стола чугунок с картошкой.
— Почему без тушенки? — спрашивает Карп Львович.
— Вся кончилась.
— Ну а водочка-то есть еще, — тут же подхватывает он, — в погребах?.. Раз уж пошел черт по бочкам!
6Теперь уже Никитин растянулся на раскладушке — отдохнуть после косьбы — а Костелянец сидел, привалившись к черной стене бани.
Ксения снимала белье над лужайкой. Костелянец, покусывая травинку, смотрел на нее. В бестрепетном небе снова хаотично летали ласточки, где-то громко ругались колхозницы, кричали петухи.
— Извини, — сказал Костелянец. — Чьи это дети, что-то я не запомнил.
Никитин обернулся. На угол дома вышли белянки в разноцветных платьицах, с любопытством глядели на них, о чем-то перешептывались.
— Ксенины.
— Но она же темная, а девочки…
— В отца.
— Где он?
Никитин хмыкнул:
— Он в любой момент может приехать, Москва рядом.
— Не надо хамить, — сказал Костелянец. — Я просто интересуюсь окружающими. И ты же знаешь мой вкус… Пойдем в магазин?
— Тебе мало?
Костелянец полез за сигаретами, протянул было пачку Никитину, но спохватился.
— Забыл. Да-да, — пробормотал он, прикуривая, с наслаждением прикрывая глаза. — Хотя… я-то думал, честно говоря, что мы по старинке раскумаримся.
Никитин покосился на него:
— В каком смысле?
— В прямом, дружище.
— Не понял.
Костелянец усмехнулся:
— Ты думаешь, я забыл, с кем ты прокурил свои ботинки? Долг платежом красен. Свернутый план действий в моем каблуке.
— Ты же мог попасться.
— Четыре тысячи верст фатального везения, — откликнулся Костелянец. — И, оказывается, зря.
— Ты можешь закопать это.
— Чтобы в этом саду вырос прекрасный белый цветок?
— Белый?
— Ну да. Или розовый. А может, даже фиолетовый.
— Ты же знаешь…
Костелянец кивнул.
— Я тебе всегда удивлялся, — сказал он, прикуривая новую сигарету от старой.
Никитин молчал.
— Принести вам квасу? — крикнула Ксения, остановившись на дорожке с охапкой белоснежного белья и глядя на них из-под руки.
— Нет, — сказал Никитин.
— Пожалуйста! — крикнул Костелянец. — Знаешь, что меня удивляет? — тут же спросил он.
— Мм? — промычал Никитин.
— Что в этот сад вход свободен.
— А?
— Нет сторожа с вращающимся мечом.
В кустах задрались воробьи, Никитин приподнял голову:
— Думал, кошка.
— С твоего позволения продолжу ассоциативную цепочку. Помнишь историю, которую рассказывал Киссель? Про Ури Геллера?
— Фокусника?