— Тогда пишите, что отказываетесь от госпитализации. Я снимаю с себя всякую ответственность!
Шурик, увидев у подъезда «скорую», едва не окочурился. Одним махом он взлетел на пятый этаж. Крышка гроба, которую он был готов увидеть возле своих дверей, отсутствовала. Но дверь была чуть-чуть приоткрыта…
Все. Мамы нет в живых, ужаснулся он. Что я наделал?
В большой комнате раздавались громкие голоса. Живая Вера Александровна полулежала в бабушкином кресле. Дышала она уже вполне удовлетворительно. Увидев Шурика, она заплакала новыми слезами. Ей было немного стыдно перед врачихой, но со слезами она ничего поделать не могла — они были от щитовидки…
Шурик совершил звериный прыжок через всю комнату и, не стесняясь ни врачихи, ни мужика в полуформенной одежде, схватил мать в объятия и начал целовать: в волосы, в щеку, в ухо…
— Мамочка, прости меня! Я больше не буду! Идиот! Прости меня, мамочка…
Чего «больше не буду», он, разумеется, и сам не знал. Но это была его всегдашняя детская реакция: не буду плохого, буду хорошее, буду хорошим мальчиком, чтобы не расстраивать маму и бабушку…
Усатая врачиха, собравшаяся как следует проораться, размягчилась и растрогалась. Такое не часто наблюдаешь. Ишь, целует, не стесняется… по головке гладит… Что же такое он натворил, что так убивается…
— Маму вашу госпитализировать надо. Вы бы ее уговорили.
— Мамочка! — взмолился Шурик. — Мамочка, но если действительно надо…
Вера Александровна была на все согласна. Ну, не совсем, конечно…
— Хорошо, хорошо! Но тогда уж к Брумштейн…
— Но не затягивайте. Укол действует всего несколько часов, и приступ может начаться снова, — помягчевшим голосом обращалась врачиха к Шурику.
Медицина уехала. Объяснение было неминуемо. Еще до того, как Вера Александровна задала вопрос, Шурик понял: нет, нет и нет. Ни за что на свете он не сможет сказать маме, что был у женщины.
— Гулял, — твердо объявил он матери.
— Как так? Среди ночи? Один? — недоумевала Вера.
— Захотелось пройтись. Пошел пройтись.
— Куда?
— Туда, — махнул Шурик рукой в том самом направлении. — В сторону Тимирязевки, через мостик.
— Ну ладно, ладно, — сдалась Вера Александровна. На душе у нее полегчало, хотя со странной ночной отлучкой было что-то не так. Но она привыкла, что Шурик ее не обманывает. — Давай выпьем чайку и попробуем еще поспать.
Шурик пошел ставить чайник. Уже рассвело, чирикали воробьи…
— В следующий раз предупреждай, когда уходишь из дома…
Но следующий раз случился не скоро — лысая Брумштейн была в отпуске, и уложила ее в отделение Правая Рука Брумштейн, ее заместительница.
Операцию, по ее экстренности, тоже должна была делать не самое светило, доктор Брумштейн, а ее Правая Рука. Она оказалась миловидной — несмотря на легкий шрам аккуратно зашитой заячьей губы — блондинкой среднего возраста, с легким дефектом речи.
— А где вы вообще-то наблюдаетесь? — прощупывая дряблую и вздутую шею Веры, обиженно спросила Правая Рука.
— В поликлинике ВТО, — с достоинством ответила Вера.
— Понятно. Там у вас хорошие фониатры и травматологи.
— Вы считаете, без операции никак нельзя обойтись? — робко спросила Вера.
Врачиха покраснела так, что шрам на губе налился темной кровью:
— Вера Александровна, операция срочная. Экстренная…
Вера почувствовала дурноту и спросила упавшим голосом:
— У меня рак?
Врачиха мыла руки, не отрывая глаз от раковины, потом долго вытирала руки вафельным полотенцем и все держала паузу.
— Почему обязательно рак? Кровь у вас приличная. Железа диффузная, сильно увеличена. Помимо диффузного токсического зоба в левой доле имеется опухоль. Похожа на доброкачественную. Впечатление, что она в оболочке, скорее всего липома. Но биопсию делать мы не будем. Некогда. Вы преступно запустили свою болезнь. Брумштейн сразу же предложила операцию — вот, написано: рекомендовано…
— Но я у гомеопата лечилась…
Малозаметный шов на губе Правой Руки ожил и набряк.
— Моя бы воля, я бы вашего гомеопата отдала под суд…
Горло Веры Александровны от таких слов как будто вспухло, стало тесным.
Если бы мама была жива, все было бы по-другому… И вообще ничего этого не было б, подумала она.
Потом Правая Рука пригласила Шурика в кабинет, а Вера села в коридоре на липкий стул, на Шуриково прогретое место.