— Да, — кивнул Анвар. — Самый здоровый. Всех кобелей гонял!..
И улыбнулся.
Старшина жевал, неотрывно глядя ему в лицо.
Анвар отчетливо понимал, что стоит на самом краю. Если он скажет или сделает что-то такое, что обострит явно имеющиеся у Каримова смутные подозрения — да хоть бы даже моргнет не так, или хмыкнет не тем тоном, или, допустим, голос у него дрогнет, или улыбка окажется слишком широкой, — все будет кончено. Как именно будет кончено — он не знал, но был уверен: конец, черта, Паланга он больше никогда не увидит, Паланг будет взрывать танки, а сам он... впрочем, о самом себе сейчас думать было некогда да и незачем.
— Да уж, пес здоровый, — согласился старшина, дожевывая. — Паланг, говоришь?.. точно, правильно звали... На нем пахать можно.
— Ага, — согласился Анвар и легонько переступил с ноги на ногу. Дескать, все? или еще будем про собак разговаривать?
— Может, сам за ним ухаживать хочешь? — поинтересовался старшина.
— Да ну, зачем, — легко удивился Анвар. — Нет, если прикажете, так я... да ведь вроде Зафару получше?
Каримов некоторое время молча жевал, все так же пристально рассматривая собеседника.
— Ладно, — буркнул он. — Иди. Да чайник мне принеси.
И Анвар повернулся, открыл дверь вагончика, миновал четыре ступени, отделявшие его от земли, и пошел по ней — по пыльной, вытоптанной земле — в сторону кухни. Шагал он расхлябанно, безвольно мотая на ходу правой рукой, и ходьба его выглядела естественной ходьбой молодого солдата, которому все по барабану, который спит, а служба идет, у которого сердце не колотится и не замирает и мысли не сигают из стороны в сторону, будто головастики во взбаламученной луже, чтобы разрешить все один и тот же вопрос — смотрит старшина Каримов сквозь мутное оконце вагончика ему в спину или не смотрит?..
11
Да, ночью небо — серебряное сито: пусть оно немного потускнело с тех пор, как омыли его дожди, а все же и теперь еще звезды похожи на жемчужины. Только их так много, так много: сколь ни ройся в земных кладовых, сколь ни шарь в морях, сколь ни складывай жемчужинку к жемчужинке, сколь ни копи, а все равно и половины не наберется.
Зато луны сегодня нет, луна выберется позже, почти уж под утро.
И поэтому степь похожа на белесое покрывало — скомканное, с колючками, тут, на бугре, чуть более светлее, вроде как из козьей шерсти, там, в ложбине, совсем темное — из овечьей. И ветер сегодня, ветер. Поэтому шорох и гул над степью, гул и шорох. А то еще странное такое посвистывание — кто это? зачем? что за дудка у него с таким тихим и низким голосом? А это ветер, ветер — ветер напевает свои тихие песенки в сухих будыльях... Страшно псам слушать его напевы, жутко! Вот и брешут всю ночь напролет, вот и брешут!
...Анвар лежал молчком на своей кровати — не спал, не ворочался, а только снова и снова представлял, что и как нужно будет сделать.
Когда наступила самая глухая минута ночи — такая тяжелая и вязкая, что у всего живого закрываются глаза, — он поднялся. Осторожно поднялся, по сантиметру выпрастываясь из-под одеяла. Так же беззвучно оделся, обулся. Тихо все делал, точно, расчетливо — и потому не заскрипела кровать, не стукнул каблук, не лязгнула пряжка ремня.
Бесшумно выбрался в раскрытое окно, в ночь, в посвисты ветра. И тоже — как тень. Или ночная бабочка. Или просто лунный блик на солончаке.
Прячась в тени, прихотливо разбросанные по земле, медленно двинулся к вольерам.
Псы лаяли.
Анвар часто оглядывался.
Паланг встретил его тихим поскуливанием — должно быть, знал уже, что сейчас будет.
Анвар осторожно разогнул концы проволоки, тихо отодвинул щеколду.
Паланг бесшумно выметнулся наружу, вспрыгнул, положив лапы на плечи, жарко лизнул в лицо.
— Ну, ну! — шептал Анвар, обнимая его. — Все, все! Пошли!
Трава сопровождала их легкие шаги едва слышным шорохом.
Потом они перевалили вершинку пологого холма и пропали, как будто растворившись в звездном сиянии.
Вряд ли стоит подробно рассказывать, как они добирались до дома.
Куда идти, Анвар не знал. Кроме того, боялся, что, как только обнаружится побег, за ними кинутся в погоню, будут гнаться, искать... О том, что будет, когда найдут, он и думать боялся.