К сегодняшнему дню буржуины издали много, почти все и почти всех. Правда, справедливости ради надо сказать, что на CD аудиозаписи последовательно выходят в течение последних десяти лет, не более. У меня нет возможности представить здесь полно даже верхнюю часть айсберга, хотя бы потому, что, имея более или менее внятное представление о работе американских и английских издателей записей, я пока еще весьма смутно понимаю, как издают своих поэтов итальянцы, французы, немцы и прочие европейцы. На случайных находках далеко не уедешь.
Так что этот поиск — дело будущего, тут я очень надеюсь на Интернет, без которого если бы и удалось что-то узнать, так только — из общения с переводчиками (у них в домашних библиотеках сохраняются и старые пластинки, и компакт-диски, нередко подаренные теми, кого они переводят сегодня).
Конечно, когда я думаю о прикладной ценности зарубежных аудиозаписей, то, кроме «коллекционерской» темы, меня остро волнует именно упомянутое выше: а пригождалось ли, имело ли какое-то значение для переводчика иностранных стихов знакомство с голосом перекладываемого поэта, с его авторским чтением? Насколько важен для толмача уловимый в таком прослушивании «просодический вкус», несмотря на «этнографическую манеру чтения»? Кстати, в интервью Грегорзу Музиалю (журнал «NaGlos», 1990) Бродский, отвечая на реплику, что его манера чтения напоминает рыдание, пустился в рассуждение о просодической природе русского языка, древней литургической практике и тут же заметил: «Что до разницы между английской манерой чтения стихов и русской — это всего лишь разница культур: в английской традиции чрезмерная настойчивость считается моветоном». Тем не менее чтение многих — от Паунда до Гинзберга — вполне можно характеризовать как «настойчивое»…
Недавно я обратился с вопросом к Олегу Чухонцеву, много переводившему Роберта Фроста и, кстати, продолжающему работать над совершенствованием своей прошлой работы. И — узнал об опыте его «общения» с записями великого американца; ему их демонстрировали во второй половине 1980-х в Библиотеке конгресса США. Олег Григорьевич вообще очень интересно говорил об авторском чтении, о магии голоса, которая, по его ощущению, содержит в себе (вероятно, это применимо для очень немногих поэтов!) некий «вербальный», трудно выражаемый словами «шифр», облегчающий внимательному переводчику дорогу к адекватному переложению. У Фроста, безусловно, есть то, что Чухонцев назвал «поэтикой внутреннего голоса». И — «второй талант», гениальное авторское чтение. Это же О. Г. отнес и к Арсению Тарковскому. Итак, если я верно понял, глубина и «глухота» фростовского произнесения неумолимо приближает нас к пониманию его синкопированного стиха. Но все это, повторимся, верно только для тех поэтов и тех стихов, где главное — не в словах.
А здесь голос поэта — нужен, он помогает.
Однако по части помощи встречаются и менее таинственные, почти «прикладные», немедленные, так сказать, сюжеты.
Когда в ушедшем году появилось наконец издание стихов Томаса Венцловы («Негатив белизны», 2008, с параллельным литовским текстом) с переводами Виктора Куллэ, я вспомнил, что переводчик вступал со своим героем в те самые «фонетические» отношения. Далее — с разрешения адресанта.
«Лично для меня, — написал в частном письме Виктор Куллэ, — наличие голоса (при переводе с неведомых языков по подстрочнику) весьма желательно, если не сказать — необходимо. На переводы Венцловы ушло много сил, и работать было замечательно интересно, так как Томас делает гениальные, подробно и обстоятельно комментированные подстрочники. Но чего-то недоставало. И вот однажды я вооружился диктофоном и просто затребовал от Томаса озвучить только что переданные подстрочники.
В Москве его, как правило, рвали на куски, и он от этого дела увиливал. А тут мы выехали в Польшу, в замечательный городок Сейны — Томасу там давали премию „Пограничье”, — где был фестиваль, устроенный поляками для нашего героя и его друзей. По завершении официальной части ему деваться стало совсем некуда — мы жили уединенно, на берегу озера, в замечательном монастыре, настоятелем которого был некогда будущий Иоанн Павел II. Тут-то я и записал вожделенную фонетическую тарабарщину, которая впоследствии немало при переводах мне помогла».