Говорит Виктор Милитарев: “Я думаю о той необыкновенно заразительной силе, которой обладало богословие революции XIII — XV веков (ведь оно же возникло не в XX веке). В сущности, Джон Уиклиф и Джон Болл были ортодоксальные католики, которые при этом проповедовали богословие революции, суть которого в вопросе: „Когда Адам пахал, а Ева пряла, где были бароны и епископы?” Они имели огромный успех, и только чума не дала победить их социальному католицизму. Я думаю, что сегодня нужно просвещение, нужна проповедь справедливости, философия, описывающая границы неравенства и равенства, справедливости и несправедливости, анализирующая человеческую природу и моральные идеалы, природу естественных человеческих сообществ, таких как семья, содружество, нация. Только если здоровые моральные идеалы заразят некоторые естественные человеческие сообщества, это сможет породить силу солидарности, которая, в свою очередь, пробудит то, что Кропоткин называл „построительная сила народа”. И тогда либо низы научатся выдвигать лидеров, способных бороться с ломщиками, либо в элите произойдет раскол и какие-то из ломщиков покаются и перейдут на сторону народа. И то и другое я считаю чудом, никаких путей к этому не вижу. Но, как человек религиозный, я не могу считать себя пессимистом и верю, что это может произойти”.
Шамиль Султанов. Memento mori. Запад как цивилизация распада. — “Завтра”, 2008, № 43, 22 октября; № 44, 29 октября.
“То, что формирует культуры, искусство, идеологии, в конечном счете грамматические структуры языков — огромное, привычное и комфортное панно, объясняющее индивидам: зачем нужно жить. Эту грандиозную картину из неисчислимого количества слов и символов постоянно берегут, обновляют, лелеют, чтобы обмануть, заретушировать, скрыть от личности эту поразительную пустоту, которая угрожающе таится за такими обычными словами: „Смерть всегда тебя ждет””.
“То, что гении, герои и выдающиеся личности оказываются способны, даже через свою смерть, победить безжалостное время — также не что иное, как иллюзорная культурно-цивилизационная уловка. Культура сохраняет воспоминание о некой выдающейся личности, не потому, что это действительно герой или гений, а потому что его назвали героем, ибо препарированное, отретушированное воспоминание о нем становится вещью, нужной для сугубо прагматических целей воспроизводства общества, которое генетически нуждается в примерах для подражания. И эта отдрессированная экономикой культура, превращающаяся в широкомасштабную пропаганду, прекрасно знает, как использовать эти препарированные воспоминания-вещи о гении. Оказывается в конечном счете, что главное — это не герой, как он есть — уникальный, одинокий и неповторимый. Главное — как препарированную память о нем (вот так и возникает иллюзия личностного бессмертия) использовать и внести в конвенциональное описание мира, чтобы он, этот мир, стал еще более знакомым, определенным, автоматизированным и управляемым”.
Трещина на Голгофе. Беседу вел Юрий Беликов. — “Дети Ра”, 2008, № 11 (49) <http://magazines.russ.ru/ra>.
Говорит Дмитрий Быков: “<...> Стругацкие — в смысле строительства сюжета — всех научили очень многим вещам, и, если бы я вдруг от этих приемов избавился, мои сочинения стали бы совсем не читабельны”.
“Фактических неточностей в романе „Асан” нет”. Беседу вел Кирилл Решетников. — “Газета”, 2008, № 221, 20 ноября.
Говорит Владимир Маканин: “Говоря вообще, я старался оперировать теми событиями, о которых знают все. Я так сказал на презентации книги, и журналисты подхватили, что Маканин знает только то, что знает обыватель. Это верно. Но только с точки зрения событийного ряда. Что же касается подробностей и деталей, тут я был дока. Я знал все, что нужно. У меня был и есть свой надежнейший источник информации. Журналисты пишут, что в романе масса фактических неточностей, однако не упоминают ни одной.
И ясно почему — в романе их нет. Быт войны за бензин я знал достаточно хорошо, я бывал по родственным делам в Моздоке, жил как раз там, где в полушаге война. Моздок — это на границе с Чечней. <...> Я был там в период между двух войн, но период этот выделяется чисто теоретически — реально война продолжалась, в Моздоке формировались федеральные колонны. Я не шел журналистским путем, не сидел в бункере, не просил показать мне чеченских пленных или позволить мне пострелять из станкового гранатомета. Но зато я видел реальных людей, проводников колонн. В романе, кстати, есть эпизод из моздокской жизни, при написании которого я был довольно пунктуален. Сейчас, узнав мой возраст и легко сообразив, что сам я в Чечне не воевал, некоторые пишут про неточности. Это, повторяю, ерунда. Фактических неточностей в „Асане” нет. Если бы они были, то хотя бы одну указали бы. Но никто ничего не указывает. Гораздо же проще написать, что Маканин сидел в кабинете и высасывал книгу из пальца”.