[28] М и с и м а Ю. Золотой Храм. Пер. с яп. Г. Чхартишвили. СПб., «Северо-Запад», 1993, стр. 97. Далее «Храм» цитируется по этому изданию.
[29] Подобная реакция противоречит обычной — ср.: «В переломный момент, когда отчизна повержена в прах, мы познаем такие глубочайшие источники боли, в сравнении с которыми все индивидуальные страдания, гнетущие нас, представляются лишь тоненькими ручейками» (Ю н г е р Э. Сады и дороги: дневник. Пер. с нем. Е. Воропаева.
М., «Ад Маргинем Пресс», 2008, стр. 313).
[30] М и с и м а Ю. Золотой Храм, стр. 186.
[31] О том, каким почтением пользовалась обожествляемая фигура императора, что не имело аналога в опыте западных стран, на примере императоров Мэйдзи и Тайсё см.:
М е щ е р я к о в А. Быть японцем..., стр. 20 — 21, 27.
[32] М и с и м а Ю. Золотой Храм, стр. 46.
[33] М и с и м а Ю. Золотой Храм, стр. 73.
[34] По остроумному замечанию У. Эко, «уничтожать Киото — все равно что взрывать Ватикан с целью навести порядок в Риме» (ЭкоУ. Полный назад! «Горячие войны» и популизм в СМИ. Пер. с итал. Е. Костюкович. М., «Эксмо», 2007, стр. 329 — 330).
[35] «Метеорологический» образ из «Несущих коней», романа из тетралогии Мисимы «Море изобилия».
[36] М и с и м а Ю. Золотой Храм, стр. 92 — 93.
[37] Там же, стр. 189.
[38] По закону «Об охране общественного порядка» преследовались в то время многие «несогласные» — так, если Т. Кобаяси, упомянутый, кстати, Мисимой в его (не переведенной у нас) повести «Шелк и проницательность» (1964), был замучен до смерти в полицейском участке за свои левые убеждения, то С. Такигути подвергся преследованиям за увлечение сюрреализмом.
[39] «Война есть максимальное выражение избыточной энергии юности в истории человечества», как, например, высказывался Мисима в 60-е годы. См.: «Мисима Юкио дзитэн» («Энциклопедия Юкио Мисимы») под ред. И. Хасэгавы и К. Такэды. Токио, «Мэйдзи-сёин», 1976, стр. 222.
[40] Говоря о теме «преодоления прошлого», столь актуальной для немецкой литературы, И. Хидзия-Киршнерайт пишет: «Однако в той мере, в какой в японских нарративных произведениях речь идет о вине и ответственности, этот вопрос ставится применительно к отдельным индивидам, действующим во внеисторическом пространстве, фактически изъятом из политического контекста». (Х и д з и я-К и р ш н е р а й т И. Военная вина, послевоенная память..., стр. 491). Однако опыт чтения Мисимы подсказывает нам, что это не совсем так.
[41] М и с и м а Ю. Голоса духов героев. Пер. с яп. А. Фесюна. М. — СПб., «Летний сад», 2002, стр. 202 — 205. Далее новелла цитируется по этому изданию.
[42] Там же, стр. 217.
[43] Ср. с обычаем Тюренна, французского маршала XVII века: «Тюренн, в своих письмах, когда речь идет о победе, выражается так: „Мы ее одержали”. Когда же речь идет о поражении: „Я был разбит”» (см.: М о н т е р л а н А. д е. Дневники 1930 — 1944, стр. 156).
[44] М и с и м а Ю. Голоса духов героев, стр. 207.
[45] Сам Мисима в эти годы почти полностью солидаризовался с «голосами духов», считая «главной работой» императора не только сохранение традиционных японских идеалов, но и противостояние надвигающейся вестернизации Японии. Традиционное японское «мы» Мисима противопоставлял — как по этическим, так и по эстетическим мотивам — «отвратительному» современному «я».
[46] Игра отражений ( франц., букв. игра зеркал) — выражение, обозначающее вырождение реальности, деградированное состояние.
[47] Образ из песни Сергея Калугина и группы «Оргия праведников» «Армагеддон FM» из проникнутого эсхатологическими предчувствиями альбома «Уходящее солнце» (2007).
[48] М и с и м а Ю. Голоса духов героев, стр. 194 — 195.
[49] М и с и м а Ю. Храм на рассвете. Пер. с яп. Е. Струговой. СПб., «Симпозиум», 2005, стр. 119. Далее роман цитируется по этому изданию.
[50] Там же, стр. 229.
[51] М и с и м а Ю. Храм на рассвете, стр. 344.
[52] Там же, стр. 349 — 350.
[53] Там же, стр. 238.
[54] М е щ е р я к о в А. Быть японцем..., стр. 492.
[55] М е щ е р я к о в А. Быть японцем..., стр. 490. Ср. с описанием схожих процессов в Чехии после советской оккупации у М. Кундеры: «За те пять лет, что прошли со времени вторжения русской армии на родину Томаша, Прага неузнаваемо изменилась: он встречал на улицах других людей, чем когда-то. Половина его знакомых эмигрировала, а из той половины, что осталась, еще половина умерла. Этот факт не будет зафиксирован ни одним историком: годы после русского вторжения были периодом похорон; частота смертей была несравнимо выше, чем когда-либо прежде. <…> Однако умирали и те, кого никто не преследовал открыто. Безнадежность, что овладела страной, проникала через души к телам и сокрушала их. <…> Но мир был столь омерзителен, что никому не хотелось вставать из мертвых» (К у н д е р а М. Невыносимая легкость бытия.