И конечно же, вместе с восточным колоритом возникает мотив полета сражающихся в замахе, атакующих в прыжке. Эта полетность доходит до ирреальных масштабов в фильмах с историческим и магическим колоритом — как в тайваньском «Крадущемся тигре, затаившемся драконе» Энга Ли, выполненном в жанре уся, сочетающем боевик с фэнтези. Эстетизм сражения-танца, законы самураев, сознание права и целесообразности отстаивания чести ценой жизней — то, что завораживает в исторических боевиках вроде «Воина» и «Дома летающих кинжалов», которые регулярно идут на российском ТВ. Здесь есть философия и искусство насилия, осененные великой многовековой традицией, а не только сопротивлением демократии, прагматизму и законности ХХ — XXI веков. Поэтому наше телевидение питается восточными криминальными мотивами столь интенсивно. Один из главных героев российского сериала «Улицы разбитых фонарей» Дымов (Евгений Дятлов) носит кличку Самурай.
Эволюция мента
Конвейер криминальных сериалов в России был закономерно налажен раньше всех прочих форматов еще в конце 1990-х. Поскольку это один из самых художественных и успешно развивающихся форматов, поскольку в нем активно используются натурные съемки и идет интенсивный поиск драматичных социальных типажей, — российский криминальный сериал остается наименее чуждым реалистичности жанром. Помимо означенных в начале статьи терапевтических функций он несет в себе переживание тех общественно-экономических конфликтов, которыми живет страна. На криминальные фильмы и сериалы стихийно возлагается миссия отображения нового уклада, нового порядка вещей, новой картины мира. Критическое отношение к этой картине мира подразумевалось само собой в начале становления жанра и постепенно стало размываться и сходить на нет или входить в жесткие границы.
Центральный конфликт эпохи 1990 — 2000-х можно было обозначить как конфликт людей силы и справедливости с людьми власти и бесчестности. Так было в «Брате» и «Брате-2». Так было в одном из самых показательных сериалов «Бандитский Петербург». Так остается в большинстве сериалов, и прежде всего в сериалах-долгожителях: «Опера. Хроники убойного отдела» и «Улицы разбитых фонарей», «Убойная сила», «Агент национальной безопасности», «Марш Турецкого», «На углу у Патриарших», «Тайны следствия», «Каменская…», «Час Волкова».
В основе жизненной атмосферы сериалов вплоть до недавнего времени доминировало ощущение неприемлемого бардака во всей стране. Однако в последние годы популярная культура словно почуяла, что мода на оппозиционность прошла. И ей искренне захотелось объятий со своей эпохой и со своей страной. И вот уже наши сериалы обожают делать вид, что в стране в целом все налаживается. Потихоньку, по чуть-чуть. Но ведь народу-то много и не надо.
В связи с этим весьма существенна интерпретация состояния материальной бедности — той самой, в которой продолжает жить немалая часть российского народа и которая не может быть искусством проигнорирована как реальный социальный фактор. Лейтмотив бедности в телесериалах находится в процессе показательной эволюции. В раннем криминальном сериале, то есть на рубеже веков, было хорошим тоном демонстрировать бедность и даже нищенство центральных героев, служителей правоохранительных органов.
Особенно преуспевали в этом «Улицы разбитых фонарей», и не случайно именно они оказались самой долгоиграющей моделью сериала. Бедность «оперов» поначалу была самой лучшей гарантией их народности, честности, их правды, как сказал бы Данила Багров. В одной из первых серий двое работников милиции меняли заначку — десять долларов — в минуту необоримого голода. Никаких других денег у них просто не было. И вообще они постоянно работали голодными и с голодным видом. Менты ходили неухоженные и бедно одетые. Они больше выпивали и мало закусывали — если не в своих обшарпанных конторах, то в скверах на ветру. Самые большие дозы принимал герой Александра Домогарова, журналист из первой части «Бандитского Петербурга». После очередного выяснения подробностей криминальных дел он периодически заливал прямо «из горлба» на живописных мостах Северной Венеции. И это было не фарсом, а обозначением накала трагических переживаний благородного правдоискателя.