— С радостью! Какой именно, Ируся?
— Могу ли я остаться у вас, пока вы будете в театре?
— К-конечно, но зачем тебе это надо?
— Я ничего у вас не испорчу, все останется как было.
— Да нет, мы не про это. Но зачем, объясни, зачем тебе оставаться у нас, когда мы пойдем в Оперу?
— Послушай, может, ты хочешь парня сюда привести, — проявил сообразительность Олесь Иванович, — так ты это оставь, у нас не дом разврата!
— Ну зачем ты так, Лесь, как ты мог такое подумать про Ирусю?
— Дядя Лесь, тетя Люда. Но вас тут не будет больше трех часов! Надо, чтобы кто-то присмотрел за домом, чтобы воры не залезли! А постель я взяла свою, вам стирать не придется, никаких неудобств, только польза.
— Нет, Ируся, мы никогда такого не разрешали, к нам даже никто никогда не обращался с таким, и тебе не позволим. И не надо нам твоих билетов. Забирай их. Если бы мы знали!..
— Так вы не можете разрешить несчастной одинокой женщине встретиться с другом, когда вас нет дома?
— Нет, Ируся, и никому бы не разрешили.
— Но почему? Почему? Вы регулярно ходили проверять меня на Некрасовской, вам кто-то жаловался на мою неопрятность?
— Не в этом дело, Ируся. Есть вещи, которые позволить невозможно. Бери эти билеты и идите в Оперу со своим молодым человеком. Это значительно лучше, чем...
— Чем что?
— Чем... чем то, что ты задумала...
— Но с вашей квартирой ничего же не случится, тетя Люда! И в Оперу вам очень хочется! А мне очень хочется другого!
— Ируся, как ты даже могла к нам обратиться с таким!
Ируся громко заплакала. Так громко и истерично, что Людмила Харитоновна и Олесь Иванович расстерялись.
— Не плачь, деточка, ну не плачь, все будет хорошо...
— Что будет хорошо? Что? Я не могу! У меня все болит! Все! Я уже полтора месяца не могу с ним встретиться! Мы собрали последние деньги, купили вам билеты в Оперу, а вы такие...
— Ну так идите в Оперу, мы с Людмилой Харитоновной тоже на последние деньги ходили в Оперу, когда были молодыми.
— И все только в Оперу и в Оперу? В постель никогда не ходили? Я вас спрашиваю, никогда?
— Мы не можем отвечать на такие вопросы! Про такое не спрашивают! Запомни это, Ируся.
— Я пришла к вам с горем, как к близким людям! А вы, оказывается, такие! У меня все болит! Все! Вот тут! — Заплаканная Ируся встала, чтобы показать ребрами ладоней, где у нее болит. — Так болит, что умереть можно! Я думала, вы поможете, а вы такие... — И вдруг резко сменила безумный крик на ласковый голос: — Разрешите, теть Люда, дядь Лесь, а?
— Если у тебя так болит, надо идти к врачу, Ируся. А не устраивать истерики.
— Я была у врача, была! Она мне сказала, чем это лечится.
— Чем же, Ируся?
— Тем, о чем я вас прошу. Мне надо встретится с парнем! Иначе я помру! — Ируся опять зарыдала.
Людмила Харитоновна пошла капать ей валерьянку, а Лесь Иванович вышел из себя:
— Да что это за бешенство такое! Она помрет! Да был бы я твоим отцом, сейчас же стащил бы твои джинсы и так надавал бы тебе по тому месту, сразу бы тебе перехотелось!
Заплаканная Ируся опять порывисто вскочила на ноги, начала стаскивать с себя джинсы:
— Бей, старый козел, если ты думаешь, что я от этого успокоюсь, бей, бей!
— Прекрати! Ируся, прекрати! Что ты делаешь! Ты уж совсем!
— Он — старший брат моего отца! Пусть бьет!
У Ируси под джинсами атласные трусики темно-зеленого цвета. Она хочет стащить и их.
— Остановись, бесстыдница, тебя и вправду только бить!
— Ну так бейте! Бейте! Где ваш ремень? Или у вас есть плеть?
— Нету! У нас никогда не возникало потребности кого-нибудь бить! И про тебя всегда были такого высокого мнения!
— Деточка, прекрати, ну, сядь, сядь, выпей капелек, оденься...
Ируся выпила валерьянки, села на диван, оставив джинсы на бедрах. Она уже не рыдает, только истерически всхлипывает:
— Чтобы вы знали... дядя Лесь... битье по голой заднице обычно не притупляет половые чувства... а только их разжигает... Даже Абеляр и Элоиза делали так, когда любили друг друга.
— Вот уж грамотейка! Изо всей мировой классики сумела вычитать только это!
— Не только это! Не только! Что вы знаете про то, что я и где вычитала?!