Рузя теперь стала пухлой и пышной всюду, где до сих пор выпирали квадраты. Ребра исчезли, вместо них появились складки жира, даже на груди выбулькнули две пампушки, которые при каждом шаге весело подскакивали. Матушка научила ее еще и ходить так, чтобы задок выпирал как можно красноречивее, и вот уже моя Рузя превратилась в такую кобылку, на которой едва ли кто откажется погарцевать.
Так оно и стало. Рузя пользовалась неизменным успехом, и дело наше расцвело всеми цветами.
7
Когда нашу обитель окружила полиция, мы были совсем не готовы к обороне. Дядька с теткой занимались своими котами, Макс варил в казане мыло, Рузя наверху в комнате забавляла очередного клиента, а матушка из кошачьих кишок делала охотничью колбаску. Я в это время пилил дрова для копчения окороков, а мои двоюродные братья гнали свою любимую кизяковку.
И вот в такое мирное время, когда небо над головой разливалось прозрачной голубизной, неожиданно завизжали сирены и тормоза, заклацали затворы на карабинах, и десятками голосов прозвучала команда поднять руки и сдаваться по одному.
— Лучше смерть, чем неволя! — выкрикнула моя матушка, и за считаные секунды мы спрятались в доме.
Каждый вооружился чем мог. Дядька выставил в окно свою австрийскую двухстволку, с которой охотился на котов, а тетка выкатила на чердаке старинный пулемет, который выглядел так, будто происходил из неолита.
Сверху сбежали Рузя с клиентом, совсем голые. Клиент кричал, что он тут случайно и пойдет сдаваться.
— Хорошо, — сказал дядька. — Дорога свободна.
Рузя сделала ему реверанс, и клиент выскочил во двор с криками:
— Я свой! Я свой!
Может, если бы он использовал наш лозунг, все бы и обошлось, но полиция в этом случае почувствовала, что ее честь сильно оскорбляют. Автоматические очереди прошили его сначала вдоль, а потом поперек.
После этого полиция двинулась на приступ. На чердаке затрещал пулемет. Пули прыгали то по деревьям, то по заборам, а тетка кляла на чем свет полицию, и, думаю, эти проклятья досаждали им больше, чем пулеметные выстрелы. Тем временем откуда-то из подвала вытащили три братана пушку, выкрашенную оранжевой краской. Пушка выглядела не так страшно, как смешно.
Дядька сосредоточенно шугал полицию своей двухстволкой, тяжело сопя при этом своим картофельным носом.
Макс с матушкой взяли вилы и заняли оборону возле дверей.
Я за это время посбрасывал в подвал все, что могло свидетельствовать против нас, и щедро полил бензином. В любую минуту достаточно было бросить туда зажженную спичку, и полиция утратит одним махом все доказательства.
Наконец пушку наладили и, открыв двери, направили ствол в нападающих. Полиция, увидев такое чудо, мгновенно залегла на землю.
Бодя зажег паклю, поднес ее к запальнику и крикнул:
— Огонь!
Как вам описать то, что произошло? Прозвучал оглушительный взрыв, весь дом заходил ходуном, и все вокруг заволок черный едкий дым. Не знаю, как они целились в полицию, что одним выстрелом высадили все окна вместе с рамами, двери с косяками, да еще почему-то за нашими спинами, как раз напротив дверей, ядро выбило в стене вторые двери. Наверно, дуло не в ту сторону стреляло.
Когда дым развеялся, я увидел две оторванные головы. Близнецы честно исполнили свой долг. Боде повезло больше — ему только вырвало руку.
Дядька тяжело закашлялся.
Матушка и Макс трясли головами и били себя по ушам.
Тетка тем временем вылезла уже на крышу, потому что с чердака имела ограниченный кругозор, и кричала нам:
— Лёндзя!
— Гоу! — прохрипел старик.
— Ты живой?
— Живой!
— А кого убило?
— Близнецов!
— Я от них никогда радости не знала. Даже в такой день нервируют меня.
А через минуту:
— Лёндзя!
— Гоу!
— Скажи Рузе, пусть одевается, потому что уже опять полиция наступает.