“Л. Г.: <...> У старшего поколения зачастую совершенно другие отношения с поэзией: они привыкли к совершенно другим нормативам, и у них, соответственно, от поэзии совершенно другие ожидания. Спектр эмоций, которые они готовы по поводу поэзии испытывать, куда уже, чем современная поэзия предлагает. Скажем, старшее поколение часто ищет в поэзии простейшего утешения — утешения красотой, пусть даже красотой сусальной. И даже те, кто в молодости читал не Асадова, а Евтушенко, все равно бывают современной поэзией разочарованы. <...>
Ю. И.: <...> Эти люди выросли в ситуации, когда с ними разговаривали. И они ждут, что сейчас с ними тоже будут говорить. А в современном искусстве произошел коперниканский переворот. Раньше в центре стояла фигура автора, который и говорил, а остальные слушали. Теперь в центре оказалась фигура воспринимающего — зрителя, читателя, участника. И поэтому сейчас автор хочет, чтобы тот, с другой стороны, ему что-то сказал. И этим завершил бы произведение. Поколение, которое выросло на интерактивной среде (интернет, перфоманс, 3D-кино), готово договаривать за автора, вкладывать в его конструкцию поэтического свои смыслы, достраивать произведение для него”.
София Губайдулина: “Мы еще находимся в состоянии архаики”. Классик современной академической музыки об усталой цивилизации, бодрой Казани, ценности оков, божественном абсолюте и своем дне рождения. Беседу вел Роман Юсипей. —· “ OpenSpace ”, 2011, 18 ноября < http://www.openspace.ru >.
“Слушание серьезной музыки требует от слушателя сил и активности, а мы живем в условиях усталой цивилизации. Я никого не обвиняю. Это понятно: действительно, приходит человек вечером на концерт или в театр, и если он целый день работал, то уже не может быть талантливым воспринимателем искусства. Ведь восприятие — это тоже талант и, как всякий талант, требует известных условий. Лично я, если очень устала, тоже теряю способность воспринимать художественное произведение. Перед концертом стараюсь обязательно отдохнуть, чтобы быть в форме как слушатель”.
“Когда я смотрю на мир, вслушиваюсь в него и в себя, то вижу трагедию в самой основе нашего существования. Сейчас очень большое распространение получила мысль, что без зла не было бы добра. И с этим трудно поспорить, хотя в самом оправдании зла уже заложено нечто дьявольское. Иной раз действительно кажется, что не Бог, а черт создал мир, если внешне все основано на поедании одного существа другим ради продления собственной жизни. Но мир сотворил все-таки Бог: чтобы осуществилось его дыхание, раскрылась полнота. И он создал только добро”.
Игорь Гулин. Смертью изящных. —·“ OpenSpace ”, 2011, 28 ноября.
“В „Триптихе” [Саши Соколова] есть страницы виртуозные, вполне достойные первых соколовских романов, а есть такие, что их невозможно читать без стыда, но, кажется, судьбу книжки определило вовсе не это. Вообще-то должен расписаться тут в фиаско: когда я начинал эту статью, то думал, что найду внешние, контекстные объяснения тому факту, что „Триптих” был пропущен. Мне это не удалось. Кажется, дело главным образом в том, что это книжка, которая не хочет быть прочитана. В самой ее организации заложена невстреча с читателем. „Триптих” — продолжение не прозы, не поэзии и даже не эссеистики Саши Соколова, а его молчания”.
Из города Эн. Конкурируют не писатели, а пепси- и кока-кола, — считает финалист “Большой книги” Дмитрий Данилов. Беседу вела Екатерина Морозова. — “Российская газета” (Федеральный выпуск), 2011, № 260, 18 ноября.
Говорит Дмитрий Данилов: “Я пытался в этом квазидневнике [“Горизонтальное положение”] — не надо воспринимать этот текст как дневник настоящий — зафиксировать то, на что обычно авторы романов не обращают внимания: на поток мелких повседневных „неважных” явлений, из которых процентов на 90, а то и на все 99 состоит жизнь подавляющего большинства людей. Зафиксировать, если можно так выразиться, поток неважного, поток обыкновенного. Мне кажется, что, пристально вглядываясь в это самое неважно-обыкновенное, мы можем понять о жизни нечто, что ускользает от нас, когда мы имеем дело с яркими героями и необыкновенными событиями”.
“Я думаю, имеет смысл говорить не о спаде реальной значимости литературных премий, а о спаде реальной значимости литературы вообще. Да, литература больше не интересна обществу в целом, общество больше не нуждается в ней как в некоем зеркале, в которое оно, общество, смотрело бы на себя с ужасом и отвращением. Наступает конец эпохи текстоцентричности. Может быть, это и хорошо, на самом деле, — для самой литературы”.