Это пишет Ирина Прохорова, и я не вполне уверен, что в пятом слове ее обращения действительно содержится опечатка. Мою неуверенность хорошо иллюстрирует все следующее за вступлением (их четыре) в этом номере.
Я “держусь в руках”, но мне тошно и скучно1. Обращаясь к читателю (“Представляя на твой строгий суд некоторые образцы современных поэтических практик…”), Ирина Прохорова возглашает: “Чтобы избежать интеллектуального застоя и мертвящей скуки, не следует забывать заветов отцов о „веселой науке”!”
Никакой “веселой науки” тут нет, все очень академично-экспериментально-наукообразно, ноль автоиронии. Может, фотоинсталляции Сен-Сенькова смешные? Нет, унылые. Или рисунки Б. Кочейшвили (портреты кураторов-поэтов-филологов-культурологов)? Ну что ж, у Айзенберга и Лукомникова — по четыре пальца на руке, Сапгир — это копия Спрутса из “Незнайки на Луне”, остальные — те еще уродцы. Мне потом объяснили, что это техника рисунка такая, она к нам с Запада пришла.
Часть же научных материалов в несколько откорректированном виде пришла сюда с конференции “Концепт „современности” в истории культуры и гуманитарных наук” (2003, апрель), это я вычитал в конце номера. Но есть и специальные блюда. Вот некоторые из них.
“Поэты и их толкователи. „ Стереоскопическое чтение ” ” (это когда публикуется сам стихотворный текст-виновник , затем идет толкование этого текста его автором и, наконец, разбор филологом). К слову, лишь Михаил Еремин в качестве автотолкования дал в журнал еще одно свое стихотворение… Так тбо Еремин, скажем мы, его ни на какой филологической мякине не проведешь, это другое поколение. Кроме Еремина здесь есть Марианна Гейде, Андрей Сен-Сеньков, Николай Звягинцев, Елена Фанайлова, Шамшад Абдуллаев, Владимир Гандельсман.
“Изобретение традиции, или Грамматика новой русской поэзии” Игоря Вишневецкого с берегов озера Мичиган. Спасибо хоть за слово “новой”.
“Опыт литературного маркетинга” Светланы Королевой и Алексея Левинсона. Социология, опросы студентов. В разделе “Стратегии продвижения продукта” под пунктом 3.4 значится: “Нельзя приближать поэзию к жизни”. Оказывается, люди боятся поэтов и стихов. “Вместо поэтов стихи могут рекомендовать люди иных занятий — так сказать, свободные от подозрений в сношениях с соответствующей грозной силой. Недаром среди агентов такого маркетинга явилась Масяня”.
“Круги компьютерного рая” Дарьи Суховей. Это когда барахлит клавиатура и клавиши западают. Тоже поэзия. Отчужденность, термины, ctrl+s , перекодировка.
А про “мета-”, “некро-” и “эро-” реализмы я вообще молчу. Это всегда ново и свежо, как стихи Елены Костылевой, для которой, по слову Станислава Львовского, “все <…> относящееся к сфере телесного и сексуального, является важнейшим источником метафорики”.
И поверьте, у меня совсем не “гомофобское”, как вы предсказательно пишете, “зубоскальство” (стр. 348). Просто я так и не научился понимать, отчего стихи больного американско-литовского “гея с экстремальным опытом” есть “чистое волшебство”. Знаете, некоторые наши новые современные поэты любят и страдают не хуже вашего Витаутаса Плиуры. Не менее выразительно.
А если серьезно, я бы договорился о перемене понятий. Пусть то, что пишут сегодня Олег Чухонцев, Инна Лиснянская, Юрий Кублановский, Елена Шварц, Михаил Айзенберг, Сергей Гандлевский, Бахыт Кенжеев, Ирина Ермакова, Александр Кушнер, Игорь Меламед, Максим Амелин, Лев Лосев, десятки и сотни других литераторов (вы отлично знаете — каких!) и — даже — Владимир Гандельсман с Еленой Фанайловой, по старинке называется современной поэзией. А?
А то и те, о чем/ком преимущественно пишете вы, — ну, скажем… “смыслово-структурным производством социокультурных интертекстов”. Немного длинновато, но зато — ближе к истине, из которой вашими (совместно с коллегами-филологами) усилиями добровольно вынуто то, что — как обозначил в 1922 году Чуковский (о Блоке) — “прежде называлось душою поэта”.