Выбрать главу

К роману приложены выписки из исторических трудов и благодарности тем, кто помог писателю в его работе.

Георгий Ефремов. Желтая пыль. Заметки о Давиде Самойлове. — «Дружба народов», 2003, № 10, 11.

Мемуары младшего товарища поэта. «Моя попытка написать воспоминания о Давиде Самойлове привела к странному итогу: сочинилось нечто о себе самом, — пишет Ефремов в предисловии. — Знаю, что никакой справедливости, никакой объективности нет и не будет. И не хочется, чтобы к этому тексту относились как к документу».

Заметки — это причудливый коллаж из дневников Самойлова и самого Ефремова, писем и собственно воспоминаний. Они интересны, многое добавляют и к портрету Д. С., и к портретам его известных современников.

Но одного я так и не понял: для чего мне, читателю, рассказали о некоторых частностях личной жизни человека? Что Ефремов пишет от чистого сердца, приводит верные (или кажущиеся ему таковыми) факты этой личной жизни — не сомневаюсь. Но как себя должен чувствовать читатель, получивший в приложении к тексту e-mail от А. Давыдова (старшего сына Д. Самойлова) — автору воспоминаний? В постскриптуме электронного письма читаем: «Посылаю свои мемуары. Кстати, эпитет „обманная“ к моей маме применил, видимо, ты первый — настолько уж она была очевидно прямодушна и чистосердечна. Не твой ли это реверанс в сторону Медведевой?»

(«Медведева», как нетрудно понять, это — «Галя», последняя жена писателя, ныне — его вдова, сегодняшний публикатор его наследия.)

Наталья Заболоцкая. Воспоминания об отце. — «Вопросы литературы», 2003, № 6, ноябрь — декабрь.

Большое — «В Тарусе», маленькое — «На Беговой».

Спокойные, безыскусные и теплые. Очень заболоцкие по тону.

Из тарусского прошлого (конец 50-х): «Когда возникали стихи? Мне кажется, что складывались они постепенно, а записывались часто тоже по утрам, однако основную массу работы составляли переводы. Впоследствии я часто узнавала черты и моменты нашей жизни, послужившие толчком к возникновению стихов или отдельных строк.

После обеда иногда соглашался полежать в саду под яблоней. Лежал на раскладушке в своей любимой позе: на спине, руки под головой, ступни скрещенных ног двигались беспрерывно, ритмично поглаживая друг друга. Мне казалось, что эти движения связаны с ходом мысли».

Из московского прошлого: «Мне часто советовал не разбрасываться и не торопиться: „Главное, чтобы капелька за капелькой падала в одну точку. Тогда и маленькая капелька горы разрушит“. Если задавался вопрос по поводу непонятных слов или явлений, строго отсылал к словарю».

Сергей Залыгин. Заметки, не нуждающиеся в сюжете. Предисловие Анатолия Наймана. Публикация Марии Мушинской. — «Октябрь», 2003, № 9 — 11 <http://magazines.russ.ru/October>.

Писатель и редактор нашего журнала работал над этими заметками в начале 90-х. Организованы они несколько бессистемно, крокбами; хроника событий обильно разбавлена «лирическими отступлениями», временами выплавляемыми в простодушную исповедь, в разговор с самим собой, прошлым и нынешним.

«В то же время никто не начинает писать, не ощущая себя личностью. Я себя таковой ощущал — в застойные времена потому, что писал много, много издавался, потому что выиграл схватку по проекту Нижне-Обской ГЭС, потому что не только был беспартийным, но и чувствовал свою беспартийность как независимость, как свою личность; в начале перестройки — потому что был востребован, возглавил журнал, который должен был сыграть и сыграл свою особую роль, потому что выиграл в проблеме „переброски“ и в других подобных проблемах, а — сейчас?

Я не Солженицын, тот может быть один — один в поле воин, он знает, что его дело не умрет в веках, во мне нет и никогда не было чувства исключительности, нет и проницательности, тем более мгновенной, и отношения с любым человеком я начинаю с доверия: может быть, этот умнее меня и больше меня понимает в проблеме? В конкретном деле, в нынешнем дне? Не видя же перед собой личностей, я спрашиваю себя: „А может, я тоже безличностен?“ Мне нужна личностная атмосфера, но я никогда за всю свою жизнь так не чувствовал силы обстоятельств, как сейчас, — обстоятельств позорных и лживых, никак не способствующих тому, чтобы что-то делать. Что-то общественное».

«Да, со временем я стал писателем, но привязанность к мелиорации сохранилась, из этой привязанности возникла и экологическая деятельность. И другое: кажется, мне удалось никогда не заниматься тем делом, которое мне не по душе, так же как и тем, чего я не знаю, в чем не чувствую чего-то своего, родного, так или иначе мне присущего. Из этого, в свою очередь, вот что проистекло: мне нужны данности, которые я могу принимать без размышлений. Доверять им — и только. Не так давно я прочитал одного английского православного епископа (кажется, мы его даже печатали в „НМ“) Антония (Блума), он пишет примерно следующее: вот француз просыпается утром, он что? — разве он думает о том, что такое Франция? И кто такие французы? Нет, никогда, потому что это ему дано с детства, это для него данность, и все одним словом высказано. А русский человек? Он уже несколько веков размышляет над тем, что такое Россия, каков есть он сам, русский человек? Ей-богу, я всю жизнь удивлялся этому точно так же, как и владыка Антоний.