— Зевнул? — спросила она. — Мыши вовсю бегают, а мы не приготовились отражать.
Она села, зажгла ночник, поглядела на вымытые ноги и, поняв, что разволновалась из-за Лени, пытаясь угадать его смысл и задание, которое осталось неизвестным, как у засекреченного разведчика, пошла за папкой, что вручил на поминках старик.
Ну кто ей был Леня? Просто знакомый, что хотел показывать людям кино. Делился любимым, она отмахивалась. Будто они шли рядом по одной улице, она на него даже и внимания не обращала, занятая своим, а он вдруг упал и умер. Она пойдет дальше без него, все будет по-старому.
Анна рылась в сумке. Из папки выпала визитка Богоявленкова А. И., доктора искусствоведения. Тоненькая рукопись называлась: “Мои картинки”, а пониже было приписано помельче: “Записки коллекционера”.
Начав читать, Анна задремала. Устав от переживаний дня, она уронила листки и заснула, а наутро, встав затемно, собрала их в стопку и сложила в книжный шкаф.
Начинало светать, в доме напротив, на третьем этаже, завтракала семья. Под плафоном на длинном шнуре сидел хозяин с лысиной, блестевшей, как желтый бильярдный шар, а вокруг домочадцы. В халате с отворотами мужчина казался начальником… Анна не заметила, что растирает стекло, оставляя мутные пятна. Семья, что завтракала в окне, дружно поднялась и отправилась по делам, а она задумалась, где же дочь Саша, почему не звонит. Уехала с Павликом в сад и пропала. Когда-то и они сидели по утрам за столом, но муж как жил последовательно, так последовательно и умер. Болел сердцем, от больного сердца и погиб, не то что Леня. Служил в коммунальной службе, как на войне в ожидании боя, и погиб, потому что война оказалась бессрочной, а передышки — короткими.
В дверь позвонили, Анна увидела в глазок вчерашнего профессора с увеличенным лбом и уменьшенным подбородком и, подивившись его козлиному облику, отперла.
— Листочки ваши я не прочла, — отчиталась с ходу.
— Я вам больше скажу. — Александр Ильич пролетел по коридору как парус, поднимая ветер седой гривой. — Автор записок пропал! “Ищут пожарные, ищет милиция…” Папку мне в милиции отксерили, поскольку я там в экспертах. Музей посетил еще до того, как его опечатали. Слухи о коллекции ходили разнообразные, и было крайне любопытно. Собрание господина Бондаренко поражает, оно огромно и ужасно: то хлам, чем улица торгует, то кошмар алкоголизма, то ценности невероятные.
Анна вдруг припомнила, что когда-то слушала в Доме кино лекции профессора, просто не сопоставила два облика — дальний и ближний. Вблизи знаменитостей выходил обман: в жизни они оказывались меньше и обтерханней, не такими отлакированными, как в кино. И пусть бы оставались на экране, не носили на шее цветных платочков, не целовали рук официанткам. Зачем с народом братаются? И профессор суетится, сплетничает, ищет сам не знает чего. Читал бы лекции в костюме, а иначе реальное и придуманное сплелось до полной насмешливости.
Александр Ильич тем временем успел вбежать в комнату и встал как вкопанный, узрев “Диспетчера”. Лицо его засветилось, старик слегка подпрыгнул и вытащил из кармана лупу.
— Она ваша?
Анна кивнула.
— Поздравляю! — Он облизнулся, как кот на сметану, и впился в картину. — Многосмысленность. Сразу и Иов, и Вечный жид, и Пан, и много чего в одном облике. Красноречиво, но зыбко, а ведь краски грубы, суггестия в живописи — редкость.
— Я не продаю, — остановила Анна расходившегося профессора.
— Почему? — Он озадаченно приоткрыл рот, и на лиловом блеснуло золото. — Уважаемая! Как это может быть? Зачем она вам? Какая вам лично в ней нужда?
— А какая нужда продавать?
— Так вы… так вы сможете…
— Дачку купить? — съязвила Анна.
— Картина должна быть в галерее, не след ей в углу пылиться. Тем более такая. Это для нее неудачная судьба.
Анна посмотрела на диспетчера и прочла в его глазах согласие со словами старика. Надоело тебе прятаться? Эх ты, и сам бедолага, и планида твоя злосчастная!
— Надо с дочерью посоветоваться.
— Это другой разговор, — согласился старик. — Она-то, надеюсь, от дачки не откажется?