Что касается репрессий за нецензурную брань… Боюсь, этим, как чаще всего и случается, займутся такие ограниченные и тусклые люди, столько привнесут в свою деятельность административного восторга, что тошно станет.
8. Надо, чтобы была норма — печка, от которой плясать. Словари, прежде всего которые старались бы поспевать за языком, но вершили бы над каждым новым словом свой авторитетный стилистический суд. Разумеется, пусть там будет слово „эксклюзивный”, но пусть оно будет и аттестовано соответствующим образом, чтобы человек, следящий за своей речью, знал, что слово так себе. Пусть некий ареопаг филологов и литераторов выскажется. А уж кто возьмется организовывать это начинание — государство или кто еще, — совершенно не важно, по-моему”.
Елена Шварц:
“1. Помимо очевидных изменений: обеднения лексики, сведения ее к нескольким емким выражениям, главная перемена в самом музыкальном строе языка, в изменении интонаций. Появился такой особый язык канцелярских (офисных) и „найтклубовских” девушек — странно певучий, как новый диалект какого-то неведомого региона, по которому они узнают своих даже без сленга.
В современной литературе мы иногда встречаем в противовес этому необычайную языковую усложненность и изысканность (Олег Юрьев).
2. Язык, как известно, инструмент, и его каждый мастер (ломастер) приспосабливает к себе, как ему удобнее ломать или строить. Новые мастера — это мастера сделок и „стрелок”. Им не нужен богатый инструмент, у них одна отмычка.
3. Раздражает „как бы”, произносимое ни к селу ни к городу, как будто для говорящего не существует реальности. Все „как будто”. В противовес этому слово „реальный” стали употреблять в измененном значении, пытаясь придать мнимую реальность иллюзорному, например „реальные бабки”. И очень часто стали говорить „короче” — много говорить не надо, все просто и коротко.
4. Ничего не поделаешь. Появились новые реалии, которых не было в российском быту и соответственно в русском языке. Усилия новых адмиралов Шишковых, увы, тщетны. Пресловутые „менеджмент” и „маркетинг” вполне адекватно не передашь.
5. Не верю в то, что язык сам творец, такой кот-баюн, сам себе рассказывающий сказки. Задача поэта как можно точнее передать то, что лежит по ту и эту сторону языка. Точность иногда смещает язык, преображает его. Это не обязательно выражается в словотворчестве. Хотя в стихах иногда возникают странные, как будто несуществующие слова, всплывающие из глубин подсознания. Например: „смертожизнь бесконечная длится”. Или „дождь отземный” — о струйках свечного света, когда люди со свечами в пасхальную ночь идут под дождем. Или — „зеленявки, волосари” — для определения языческих мелких демонов. Примеров много, но поэтическая новизна языка, повторяю, не в этом — она в новых ритмах, в новых конструкциях.
6. Мат нужен тогда, когда ситуация выходит за рамки привычного, за пределы разума. Иррациональная ситуация — иррациональная речь. И только. Мат сакрален потому, что он — признание в немоте, в безъязыкости. Противно, когда матерятся просто по привычке. Лично мне он почти не нужен, разве только при вождении автомобиля.
7. Было бы ханжеством делать вид, что мат не стал общепринятым языком для всех случаев жизни.
8. Бороться с новоязом — все равно что с погодой”.
Виталий Портников. Дневник. — “Дружба народов”, 2005, № 11.
Дневниковые заметки украинского журналиста, сотрудника радио “Свобода” (“специализируется на освещении событий, связанных с отношениями стран СНГ и Балтии, внешней политикой России, ситуацией на Балканах”.
Вот — из февральской записи 2001 (!) года:
“Как раз на этой неделе читал храброе интервью Владимира Гусинского и патетическое заявление Бориса Березовского о готовности помочь телеканалу НТВ и „Медиа-Мосту”. Прекрасные тексты! Однако общество может серьезно ошибиться, если сочтет, что у обиженных властью „олигархов” проснулась совесть. Нет, не проснулась и не проснется. Поскольку ее у них просто нет. Поскольку люди с даже убаюканной совестью не были бы архитекторами той безобразной системы, которую они создали на собственной родине. Впрочем, их страдания — это трагедия людей, лишенных власти и возможности зарабатывать новые и новые капиталы. Но есть же и другие, настоящие трагедии — трагедии развращенных ими журналистов, для которых свобода слова превратилась просто в пропагандистский прием, трагедии тысяч „маленьких людей”, работавших в созданных ими экономических структурах, а в данное время ставших объектами прокурорского внимания только потому, что Владимир Александрович и Борис Абрамович поссорились с Владимиром Владимировичем. Трагедия общества, продолжающего жить по хищным экономическим законам, выгодным небольшой горстке людей, не способных зарабатывать деньги иначе, нежели по правилам джунглей... <…>