— Хочешь еще посмотреть картины?
Он внезапно облился потом счастья.
— Называй все своими именами.
— Да нет же. — Она опять улыбнулась. — Швирикас продает ганшинские. Мы можем просто посмотреть. Под видом покупателей. Как будто я привезла ему покупателя. Завтра с утра заезжай за мной. Только оденься похуже.
Назавтра она придирчиво ощупала ткань на его брюках.
— Знаешь, ты неправильно одет. Нужно одеться как лох. А то, что на тебе, — дорого. Нас раскусят.
Переодеваться он отказался. Они поехали за город, в коттеджный поселок “Соловьиный лес”. Когда въехали за ворота, им встретился странный кортеж. Впереди бежал в спортивном костюме человек крупного формата, за ним следовали три белых лайки, сзади — “мерседес” с охраной.
Хозяин дома был не в духе, но пытался быть вежливым.
— У тебя неприятности? — ляпнула Саша с порога.
— С чего вдруг? — еще больше насупился господин непривлекательной наружности. — У меня такое лицо. Все спрашивают: “Боря, что с тобой, ты не заболел?” Но это лицо. Оно у меня всегда такое.
Они брели по его выставочным залам, где все было напоказ. Итальянская мебель с пластмассовыми пальмами едва прикрывала углы. В курилке обнаружились картины. Саша растерянно оглянулась на певца. У нее дрогнула вена на шее и обиженно скривились губы.
— По пятерке, — сказал хозяин. — В хорошем состоянии.
— Как это — в хорошем, — изумилась Саша, — когда в плохом? Тут же курят. Ты видел, чтобы в галереях курили?
— Пятнадцать за все, — сказал певец.
— Тогда двадцать две, — усмехнулся хозяин.
— Ты покупал за тысячу, — вмешалась Саша.
— Затем и покупал.
— До дефолта, — брякнула Саша.
Певец дернул ее за свитер, чтобы не говорила глупостей.
— Вот именно, — не преминул господин. — Потом сильно подорожало.
— Восемнадцать, — сказал певец.
Это развеселило хозяина, и он хмыкнул.
— Двадцать пять, ниже нельзя.
— Поехали, — сказал певец.
— Деньги с собой? — Хозяин выглянул из-под бровей.
— Разумеется нет. Поехали.
— Были б с собой, за двадцатку бы отдал.
Певец похлопал себя по карманам, изображая сомнения.
— Надо посоветоваться.
Хозяин вышел из комнаты, оставив их вдвоем. Владелец картин шутил и блефовал, а у Саши горели глаза.
— Я не жулик, — объяснял ей певец, — я российский производитель. Мои средства вложены. Я не видел картин, которые бы стоили столько. На эту сумму можно купить небольшой завод. И кроме того, ты забыла, мы ехали просто посмотреть…
Глаза ее погасли, он ощутил боль. Всякий раз, когда они оказывались вместе, он получал подтвержденье. Оля — это его отделившаяся часть. Рука, которая мучается, оставшись без него, а он может лишь сострадать мученьям. Про Сашу не скажешь, что она его часть. Иначе почему он чувствует то же, что она? Голод, боль, усталость, радость. В подвале, когда смотрели картины, он волновался, как она. Может, они из одного материала, поэтому он поет, а она терзается из-за картинок безумца?
— Поехали, — согласилась она убито. — Зря ты не переоделся. Этот костюм. Он выглядит шикарно.
— Зато ты выглядишь скромно. И сразу видно, как я скуп.
Она удивилась:
— Он же знает, кто я. Без меня тебя бы обыскали. Никому в голову не придет, что мы пара.
Господину Швирикасу облапошить никого не удалось, но радости это не прибавляло. Пошел дождь, дворники смывали потоки, шины скользили. Саша молчала, резко стало темно. Возвращаться домой не хотелось.
Он раздумывал, зачем ей картины. Рядом с ними она загоралась, как факел, а потеряв из виду, потухала. Она их хотела слишком жадно и заметно, так что он заподозрил род безумия, который в ходу у экзальтированных дамочек. Может, она попала в ловушку, завязла, как муха в паутине? Или этот Ганшин ее любовник?
— Я знаю цену его картинам, — отвергла версию Саша. — Они стоят вдесятеро дороже, чем отдавал Швирикас. Но не здесь, здесь это мусор. Бондаренко продаст их как нужно. Ведь я писала текст для нью-йоркского галерейщика, — горько добавила она. — В общем, я хочу эти картины ради них самих.
С таким высокомерием он еще не встречался. Не для себя, не для другого. Для картин. Это он ей и сказал.