и это желание, кроме безусловно главного”.
Я тогда покраснел, как замечания по поведению в моем дневнике,
но достойно кивнул и принял заслуженную награду.
Я — награжденный солдат белый, солдат черный.
Мы впервые поцеловались в мае, через полтора года после знакомства.
Я лежал посреди леса на прелых листьях и
рассыпбался на миллионы частей, из которых составлен мой пазл,
я собирался снова, я открыл для себя родинку на ее спине и прочие
местности, неизвестные географам,
порт моего Гамбурга заработал, я отчалил, я совершенно отчаялся.
Когда мы уходили оттуда, нас окликнул сзади подгнивший матрос —
он подглядывал за нами и теперь предлагал
повторить все то же, “дам десять долларов”.
“Мы не продаемся”, — ответил стойкий белый солдатик.
Я вспоминал это в августе, после того, как июльское солнце
растопило олово моего тела, и я больше не мог стоять.
С меня сняли мое — как я думал — единственное платье, я плакал,
как взрослый мужчина,
потом — с меня сняли второе платье, о котором я вовсе не знал, и я плакал,
как девочка,
но потом с меня сняли третье — и я стоял абсолютно голый
возле ее общежития, мне хотелось стыдиться — но мою наготу
не замечали:
ни персонаж с коричневым дипломатом, ни дама, ни Л.
Представляешь? Я принес себя в жертву, а этого никто не увидел.
Тогда мне открылось, что Жанна д’Aрк была счастливой женщиной.
Солдат черный в белой куртке из кожзаменителя
поздним летним вечером
лежит, дрожа, под общежитием в 602-м микрорайоне.
Вахтер говорит, что таких в строй не берут. Но я осаждаю противника,
и он поддается.
Я проникаю на кухню, вижу ее, она в ужасе — родители же проснутся,
мое олово переламывается пополам, и я падаю перед ней на колени:
“Не уезжай. Останься ради меня, ради моей жертвы. Я что-то сделаю.
Помнишь, я говорил тебе, что никогда не воспользуюсь косметикой, — так
вот,
сейчас я готов нарисовать большие черные стрелки,
перевести их назад, чтобы тыква стала каретой,
нарисовать свои губы алым, чтобы мой поцелуй оставлял след
и более не казался вымыслом,
напудриться до боевой раскраски и быть кислотным пугалом
в твоем огороде, все, что угодно, потому что
я не могу без тебя вот таким совершенно голым.
Экзюпери говорил —
мы в ответственности за тех, кого мы раздели ”.
А она терпеть не могла летчиков, а тем более летчиков-писателей.
Потому в тот вечер маленький мальчик стоял на берегу и наблюдал,
как в Гамбургском порту
посреди полного штиля
тонули все корабли.
А. А. Мы поцеловались в мае через полтора года после знакомства. На выпускном вечере мы целовались в физкультурной раздевалке. На общем концерте мы спели две песни: “Mon mиc а moi” Patricia Kaas26 и “She loves you” “Beatles”27. Вскоре после выпускного мы — ее родители, Л. и я — уехали в Алушту, где провели десять потрясающих дней: достойная кульминация школьного романа продолжительностью около двух лет. С начала мая каждый день после школы мы целовались в лесу. В июле на море мы целовались в постели по ночам, а через несколько дней она решилась стать совершенно моей. Дом располагался на высоком холме. Окно нашей комнаты выходило на восток. Из окна видны были крымские горы. Утром она стояла абсолютно голая перед окном, и ее силуэт освещало восходящее солнце.
10
Эпилог
Что происходит с подростком? Связано ли это с пробуждением сексуальности? Почему моя повесть о позднем детстве превратилась в историю школьной любви?
Мы помним, что возле персонажа Ренаты Литвиновой была найдена папка с протоколами, на одной стороне которых был задан вопрос о смысле жизни, а другая сторона была исписана одним словом-ответом: любовь.
Я склоняю голову перед всеми, кто воспел любовь как единственный смысл, ибо я пришла к тому же.
Общаясь со своей школьной памятью на протяжении трех недель, я поняла, что наиболее яркие, живые, эмоциональные воспоминания — это память любви. Дни без любви канули в небытие.