Скривив гримасу, с которой она всегда выслушивала упреки, дочь развернулась, едва не упав, присела на крылечко. Стала, как было сказано, лущить фасоль. Не вытерпела, однако, и десяти минут.
— Дед! — окликнула неторопливо работавшего на огороде старика. — Ты когда домой-то собираешься?
— Как домой? — поднимая голову, опешил тот. — Да до вечера-то еще...
Пристыженная дочь замолкла. Однако через несколько минут заговорила снова:
— Там у нас под столом целый таз помидоров. Ты как, перерабатывать их собираешься?
— Завтра утром, — отозвался старик. — Сегодня, пока придем, темно уже будет...
— Ничего не темно! — подскакивая, крикнула дочь. — Пошли, говорю: домой собирайся! Дел полно, а ты тут торчишь...
Она, не глядя, стала кидать в ведро уже собранные стариком, некрасивые в августе, скрюченные и раньше времени желтеющие огурцы. Сунулась в угол, где у старика лежала сумка с семенами.
— Что в авоське у тебя?
— Да так, — отводя глаза, отвечал старик. — Удобрение...
— Что-о? — насмешливо протянула дочь. — Удобрение?
Сунула руку в сумку.
— Это что? — с вызовом показывая кленовые крылатки, спросила дочь. — Вообще сдурел? На старости лет в самолетики играться начал?
— Не твое дело! — гневно крикнул старик, вырывая сумку. — Лучше в самолетики играть, чем, напившись как свинья, приставать к малолеткам...
— Что? — как-то вдруг осела дочь. — Я — пристаю?..
Она не договорила, опустилась на крыльцо. Раздосадованный вспыхнувшей ссорой, старик почувствовал, что не сможет больше работать.
— Собирайся давай! — Он тряхнул дочь за плечо. — Пьешь ты, а краснеть мне перед соседями! Заметила — самолетики...
— Я пью, — пробормотала дочь. — Но это мое дело! Меня хоть кто-нибудь пьяной видел?
Старик не поверил было своим ушам, но вспомнил, что бывает у пьющих людей с памятью.
— Ты скажи! — воскликнул он запальчиво. — Сколько мы здесь ночевали, ты хоть раз помнишь, как до постели добралась?
Дочь потупилась, болезненно улыбаясь, некоторое время молчала.
— Ну, если и не помню... — наконец сказала она. — Ничего ж страшного не происходит!
— Пока тепло, конечно, страшного ничего! — насмешливо согласился старик. — Можно и под забором поспать. Тем более что вечером отец пойдет, отыщет, отведет. Но это пока тепло и сухо! А за совращение малолетних, имей в виду, статья полагается.
Кашлянув несколько раз, дочь продолжала глядеть в землю и улыбаться.
— Слушай, ты зря мне это сказал, — произнесла наконец она. — Как я теперь соседям в глаза буду смотреть?
— А я как им смотрю все лето? — возразил старик. — Работаю в саду — то дети, то взрослые подойдут: идите, лежит уже ваша...
Дочь потеребила край поношенной коричневой кофточки.
— Это ж я кого теперь увижу, со стыда сгорю, — так же глухо, словно в себя, повторила она. — Обрадовал ты меня сегодня, дед!
И, подхватив сумку с огурцами и пластиковое ведро, в которое старик еще утром собрал немного малины, она направилась по проулку в сторону спуска с горы.
Старик с тяжелым сердцем посмотрел ей вслед, однако остался на даче доделывать дела. Уже вечерело, когда он, вынеся в проулок лопату и сумку, закрыл домик. На плато раскачивались торчащие стебли травы, теплый, но очень сухой, терпкий степной ветерок касался щек. Сажая лес, старик понемногу успокаивался и стал не то чтобы забывать о неприятной, постыдной ссоре с дочерью, но как бы покоряться и прощать себе собственную несдержанность. И вскоре просияла в душе его радость. Старик словно и не проработал день целый на огороде. Увлекшись, он пожалел, что сгустились сумерки и в сумке кончаются семена.
Он спускался по наискосок пересекающей склон тропинке уже при свете звезд. Небо над городом синело как очень густой раствор купороса. Старик, однако, разглядел рассыпанную на склоне возле самой тропинки малину, неподалеку проломленное белое пластиковое ведро — подумал еще, что совсем как то, что понесла домой Наташка. Дома он застал дочь лежащей в постели, на голове мокрое полотенце, лицо и руки намазаны зеленкой, в зеленых же бриллиантовых пятнах простыня и одеяло.
— Что ж ты легла?.. — подступил было к кровати старик. — Не отстирается же...