Понятно, что издание это ориентировано по преимуществу на Бунина эмигрантского [12] — дореволюционный бунинский эпистолярий, как уже говорилось, собран и издан, а вот того, что хранится в Русском архиве в Лидсе и в других западных архивах, хватит еще не на один подобный том. В первом выпуске центральное место занимала переписка Буниных с Адамовичем и Ходасевичем, во втором роль «гвоздевого» материала явно отводится письмам Бунина к Берберовой и Берберовой к Бунину. Основной интерес этой публикации, подготовленной М. Шраером, Я. Клоцом и Р. Дэвисом, — в дополнительных сведениях о «берберовском инциденте» середины 1940-х и роли Бунина в нем. Как известно, Берберову, проведшую годы войны в оккупированном Париже, тогда обвинили в коллаборационизме, и от этих обвинений писательница отбивалась чуть ли не до конца жизни, что в немалой степени сказалось на оптике ее знаменитых мемуаров «Курсив мой». Тогдашняя буря не вполне улеглась и до сих пор — не так давно эта история стала предметом довольно резкой полемики на страницах «НЛО» и «Звезды» между историком Олегом Будницким и филологом Омри Роненом. Нельзя сказать, что нынешняя публикация подводит итог этим спорам, но кое-какие детали становятся яснее.
Среди прочих материалов второго выпуска серии — переписка Бунина с П. М. Бицилли и с Ю. Л. Сазоновой (Слонимской) (последняя особо интересна тем, что в ней Бунин совсем незадолго до смерти дает — редчайший случай в его практике — реальный автокомментарий к некоторым своим произведениям), а также множество других содержательных публикаций, из которых мне хочется выделить опубликованные В. Хазаном и Р. Дэвисом письма Бунину литератора второй волны эмиграции Юрия Трубецкого. Не слишком яркий поэт и прозаик, Трубецкой интересен прежде всего своей «мифоманией» (определение В. Хазана), в публикуемых письмах проявившейся в полной мере. Достойный наследник Хлестакова и Мюнхгаузена, он целиком перекроил свою доэмигрантскую биографию (многие ее детали остаются непроясненными до сих пор), выдавал себя за сына Паоло Трубецкого, родственника и участника похорон Блока, ученика и свидетеля ареста Гумилева, вспоминал о встречах с Ахматовой и Маяковским и о том, как Кузмин «весьма недвусмысленно» разглядывал его в Сестрорецке, когда Трубецкой, «купаясь, раздевался на берегу». При этом корреспондентов своих Трубецкой заливал потоками самой беззастенчивой лести, признаваясь в том, что они определили не только направление его литературных поисков, но и изменили его жизнь. Этот яркий этюд из области литературной психопатологии замечательно дополняет прочие, более «серьезные» материалы сборника.
КИНООБОЗРЕНИЕ НАТАЛЬИ СИРИВЛИ
«Шапито-шоу»
Похоже, я становлюсь брюзгой. Вот в кои-то веки снимут в России неглупое, стильное, веселое кино, ловко скроенное и крепко сшитое; народ счастлив, а по мне опять все не так. Это я про «Шапито-шоу» Сергея Лобана.
Нет, картина и правда незаурядная. Must go, как говорится. Получите массу удовольствия.
А я тут в уголку посижу, поворчу.
Кино в России (как и во всем мире) делится на коммерческое, фестивальное и экспериментальное (авангардное, тусовочное, неформатное или, как у нас это называлось в 90-е годы, «параллельное»). Иной раз случаются чудеса, и лента, сделанная на коленке без денег группой каких-нибудь фриков, вдруг попадает в широкий прокат и производит эффект разорвавшейся бомбы. На Западе это обычно происходит, если начинающим авторам удается за три копейки всех до смерти напугать (как это было в свое время с «Ведьмой из Блэр», а не так давно с «Паранормальным явлением»). У нас причина иная. Параллельные опусы делаются событием, если уровень бреда в общественной жизни как-то сам собой достигает тех веселых высот, где гнездятся птички божии — безбашенные художники-авангардисты.
Так получилось и с дебютным фильмом Сергея Лобана «Пыль». 2005 год. Всех, кого надо, уже посадили и равноудалили, стабильность, общественный договор: «Мы вас кормим, а вы закройте глаза, заткните уши и забудьте, что у вас есть мозг» — согласован и принят обеими сторонами: властью и населением. Все довольны. И вот этому социуму подсовывают под нос трехкопеечное зеркало «Пыли», где он вдруг узнает себя в образе раскормленного 30-летнего младенца по имени Леша с нелепыми патлами вокруг лысины, со свисающими «женскими» сиськами, в дурацких очках и в футболке с котиком — «унисекс». Бабушка — старушка железной советской закалки — водит его за ручку, кормит сосисками и одевает из секонд-хэнда; сам он на досуге клеит пластмассовые самолетики, а на работе клепает игрушечные пластмассовые пистолеты, косноязычно обсуждает с другом — таким же задротом — музыкальные клипы, которых оба не видели, и пребывает в счастливом анабиозе, пока «кровавая гэбня» не втравливает его зачем-то в некий таинственный эксперимент.