Москву никто за язык не тянул. Филогог Владимир Беликов: Столичная манера говорить никогда не была эталоном. — “Новая газета”, 2011, на сайте газеты — 9 декабря.
Говорит научный редактор словаря “Языки русских городов”, филолог Владимир Беликов: “У нас есть миф, что Хрущев произносил украинское „гэ”, но на самом деле он так говорил, только пока был на Украине. Переехав в Москву с Украины, он в целом перешел на московскую фонетику, легко научился выговаривать взрывное „г”. Сохранявшиеся речевые особенности были признаками просторечия, и образованным людям не приходило в голову повторять за ним „коммунизьм”. А Брежнев решил быть ближе к народу. Он мог бы прекрасно научиться говорить без акцента, но не стал этого делать. Появилось и подражание, но специфическое: никто не переучивался „под Ильича”, но „понаехавшие” из Днепропетровска или Ставрополья решили, что можно не тратить усилий на переучивание. Однако касалось это только партийно-государственной элиты. Вне этой среды подражать фонетике Брежнева было принято только в анекдотах. Те, кто претендовал на место в культуре, от заметной фонетической специфики в речи избавлялись. Лимонов, например, харьковские особенности в произношении быстро утратил”.
Анатолий Найман. “Мне сладко вернуть любовью”. Беседу вел Иван Толстой. — “ SvobodaNews.ru ”, 2011, 6 декабря <http://www.svobodanews.ru>.
“Дело в том, что поэзия — это наисвободнейшее проявление языка. Наш язык спеленут, он немножко сплющенный, мы пользуемся им, немножко его разгребая, в то время как поэзия дает ему взлет. Понятно, что такое сочетание словаря, синтаксиса, свободы, которое есть у поэта, может быть только на родном языке”.
“Это, вообще говоря, такое дело, что не обязательно, что прекрасный поэт прекрасно переводит. Пастернак прекрасно переводил, Бродский прекрасно переводил, а Ахматову нельзя причислить к этим поэтам. У Цветаевой замечательные есть переводы, скажем, она Бодлера перевела совершенно замечательно, а Мандельштам тех, кого он переводил, осмелюсь сказать, средне перевел. И были переводчики-поэты меньшего таланта и меньшего калибра, чем Мандельштам, а переводили лучше. Короче говоря, вернемся к тому, что Бродский сказал. Его представляют: „Вот сейчас выступит...” Броский выползает к трибуне и говорит: „Ну, иногда перевод получается, но по большей части — нет”. И уходит на место. И это, собственно говоря, единственная правда, которую можно сказать”.
Нейроны личности. Беседу вел Константин Мильчин. — “Ведомости. Пятница”, 2011, № 47, 9 декабря <http://friday.vedomosti.ru>.
Говорит лауреат премии “Просветитель”, биолог и палеонтолог Александр Марков: “Насчет рептилий трудно сказать, у них тенденция к росту интеллекта выражена не очень внятно. А вот у млекопитающих другая история, для плацентарных (в отличие от сумчатых) характерно постепенное увеличение мозга. Поэтому довольно умные животные появились в разных отрядах: у приматов, у хоботных, у китообразных. У дельфинов очень сложная система коммуникации, у косаток — разные диалекты в разных популяциях. Вся эта система языков до сих пор толком не расшифрована, вокруг нее много спекуляций. Я не думаю, что человек такое уж сложное эволюционное явление. Другое дело, что когда такой вид появляется, то начинает всю планету преобразовывать под себя и становится мощным эволюционным фактором. Тех же людей было много видов, а сейчас только один остался”.
Александр Неклесса. Опасный транзит человечества. По ту сторону постиндустриального барьера. — “Независимая газета”, 2011, 7 декабря.
“В новом веке девальвация жизни усугубляется („рубеж семи миллиардов”, „голодный миллиард”, аномизированные сообщества, трущобные опухоли), заставляя задумываться о вероятности вспышки массовой и эффективной деструкции. (Ср. красочное описание последних дней Атлантиды в повести „Аэлита” Алексея Толстого.) В итоге на дорожной карте цивилизации обозначилась точка сингулярности человеческой вселенной, чреватая Большим социальным взрывом”.
“Идея же корректировки истории жертвой — та идея, на которой зиждилась двухтысячелетняя цивилизация, — предельно извратилась, обретая совершенно не христианское звучание. Прежняя история заканчивается. Параллельно, сквозь клише и стереотипы, пробивается новая, чьи огненные руны пока непривычны, но картография уже обозначена руинами”.