Не будем, однако, забывать, что снайперский прицел — это не телескоп, которым можно исследовать звездное небо. Это и не подзорная труба полководца, оглядывающего поле битвы. Это и не микроскоп, открывающий тайны микромира. Это и не объектив телекамеры, ловящий бурную демонстрацию на улице, пожар в многоэтажном здании, грязевой поток, сметающий дома и автомобили. Лосев точно знал пределы возможностей доставшегося ему интеллектуального инструмента и пользовался им блистательно. Вглядеться в то неуловимое нечто, которое таится за строчками стиха, поэмы, романа, пронзить его точным словом и вынести нам бережно свою добычу, никогда не претендуя на то, что здесь-то и таится разгаданная им живая тайна искусства, — вот суть мастерства настоящего литературоведа”.
Любовь Каракуц. Наталья и красный петух. — “Персонаж”, Уфа, 2011, № 1 <http://hypertext.net.ru>.
В этом “Гипертекст-проекте” (художественно-аналитическом приложении к специфически “продвинутому” уфимскому журналу) вслед за каким-нибудь произведением какого-нибудь молодого автора идет критическая/представительская статья об этом сочинителе, написанная, очевидно, молодым же. Самый “старый” из авторов — 1975 года рождения, остальные появились на свет либо в конце 1980-х, либо в 1990-м. Л. Каракуц пишет тут о стихах и личности Натальи Максимовой, чья подборка здесь называется “Я далека от пушкина и славы” (“и птички все отправлены в полет / и пушкин не меняет больше позу / поэт в России больше не живет / а если жив — то больше пишет прозу <…> и не пророк, и прозы не пишу / и не читаю утреннюю кашу. / Поэт в России — родственник пажу / расколдовать заспавшуюся Рашу”).
Критик сообщает: “В такой круговерти пушкин с маленькой буквы — не сбрасывание с корабля современности, а нечеловеческая усталость от культурного слоя, который тяжким грузом лег на плечи тех, кому сегодня „30+””.
Вот бедняги-то. Навалились, вишь, боратынские с вяземскими. А ведь еще есть грибоедовы, феты, блоки. Кошма-ар какой! — Как говорят на “Эхе Москвы”.
…Критик продолжает: “Поэт XXI века — старец, но старец свифтовский, бессмертный, слишком быстро доживший до черного пятна на лбу и обреченный на вечную центрифугу повторений. Об этом в XX веке у всех: от Рахмана Кусимова до Лалы Тарапкиной, от Ры Никоновой до Веры Павловой”.
Сергей Козлов. Страсть к жизни. Образы Италии в произведениях русских историков, философов, писателей XIX — начала XX столетия. — Научно-методическая газета для учителей истории и обществоведения “История” (Издательский дом “Первое сентября”), 2011, декабрь <http://his.1september.ru>.
“Для большинства россиян, посетивших Италию в XIX — начале XX в., восприятие этой страны происходило сквозь призму православных культурных ценностей. „Славянин! Гордись родиной, дари ее жизнью своею, но простирай руку всем, ибо великое родство соединяет на земле сердца, любящие бессмертную истину Создателя и красоту Его создания”, — отмечала Зинаида Волконская.
А Степан Шевырёв (кстати, с 1829 по 1832 г. живший на римской вилле З. Волконской в качестве воспитателя ее сына) подчёркивал: „Надо бы русских воспитывать в духе терпимости ко всему иноземному и в жаркой любви к отечественному. Кто соединит терпимость к чужому с любовью к своему — тот истинно русский”.
Поэтому необходимо свести воедино патриотизм, истину, добродетель и изящество, причем последнее перенять именно у итальянцев. Только так, по мнению Шевырёва, русские смогут соединить в своем национальном характере „глубокомыслие немцев без темноты, вкус изящный итальянцев без поверхностного их взгляда, политику французов без вредных ее крайностей, и житейскую промышленность англичан, обогатившись чужим опытом, и мы явимся достойными европейцами””.
Александр Кораблев. Русские нерусские. — “Дружба народов”, 2012, № 1 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
“А Гоголь? Сколько раз пеняли ему, что он иностранец. Мол, только иностранец мог в российской глубинке увидеть двух русских мужиков, стоящих у кабака. Мало того, уезжал в Италию, чтобы оттуда, из прекрасного далека, получше разглядеть этих самых мужиков.
Так для чего же они, эти русские иностранцы, русскому народу? За что же он их так ценит и превозносит? Поэт сам ответил: за чувства добрые, за мысли свободные, за милосердие. А еще, теперь это уже очевидно, они явили народу его самого — потому что язык, повторим, это и есть народ.