В этой книге, названье которой кратко, как выстрел и выкрик, тем не менее нет ни боли, ни крика. Глухое, утопленное во многих, многих страницах рассуждений, движениях мысли страдание есть. Его выдает хотя бы внушительный объем исследования: даже когда мысль как будто прояснена до предела, автор не обязательно ставит точку — возникает ощущение, что он просто хочет выговориться. Тема и в самом деле волнующая.
Смерть. Владимир Янкелевич (1903 — 1985), французский философ, психолог и музыковед, до сих пор почти неизвестный в России, хотя и весьма популярный во Франции, превращает это всем хорошо известное явление в бесконечный коридор, по которому шаг за шагом ведет своего читателя, так медленно и так честно, так последовательно и жестко, что иногда хочется вырвать руку, перескочить на последние страницы, посмотреть — ну а что же все-таки там, в конце, за заветной дверцей?
Но не будем торопиться. Пройдем предложенным автором путем. Первая часть книги называется “Смерть по эту сторону смерти”, вторая — “Смерть в момент наступления смерти”, третья — “Смерть по ту сторону смерти”. Названия отдельных глав звучат живо и исключительно художественно для чисто философского труда: “Умерщвление плоти. А что, если жизнь — это продолжительная смерть?”, “Смерть как разрастание отдельных небольших смертей”, “Прощание. И о краткой встрече”, “Ужас мгновения смерти и страх, внушаемый тем, что по ту сторону”, “Надежда и безнадежное желание”, “После того, как мы были, жили, любили”. Однако эти обманчиво лиричные названия ничуть не смягчают беспощадности авторского поиска, целеустремленности авторской мысли, перед нами — последовательно выстроенная система, первая в истории мировой мысли законченная философия смерти 1 . Безусловно, любопытная не одним специалистам.
Умело переданная переводчиками пластичность языка, яркость и выразительность метафор, а главное, обилие примет и ссылок, легко узнаваемых, хорошо знакомых, делают чтение доступным для достаточно широкого читательского круга. Имена Льва Толстого, Леонида Андреева, Бунина, Достоевского, Бердяева, Франка, Сергея Прокофьева, Стравинского, Римского-Корсакова встречаются здесь не реже ссылок на Платона, Бергсона, Шеллинга и Лейбница — книга точно нарочно создана для русского читателя. Читателя, заметим, до сих пор с творчеством Янкелевича практически незнакомого — именно поэтому подобное исследование требует (если не вопиет) не четырехстраничного, торопливо-невнятного предисловия, но подробной творческой биографии автора, но вдумчивого комментария, и философского, и общекультурного, — их здесь почти вызывающе не хватает.
Частые обращения к русской литературе в книге о смерти легко объяснимы, разговор “о жизни и смерти”, смерти и бессмертии — один из любимейших у “русских мальчиков”. Впрочем, к проблеме бессмертия Владимир Янкелевич относится более чем сдержанно. Несмотря на то что последняя часть книги посвящена смерти “по ту сторону смерти”, никакой “той стороны” для автора не существует, как не существует для него ничего, в чем нельзя убедиться с очевидностью. Иными словами, область веры (“блаженны невидевшие и веровавшие”), почти уравненной Янкелевичем с суеверием и спиритизмом, остается в книге областью запретной, наводящей ненужный туман и обман, а главное, уводящей от последней правды бытия — правды смерти.
Правда смерти для автора состоит прежде всего в том, что смерть неизбежна, неотвратима, безусловна: “Смерть — это событие, имеющее место”. Пусть до поры до времени смерть, “как каждому известно, это то, что случается только с другими”, но однажды все иллюзии рассеиваются, подобно герою Льва Толстого, Ивану Ильичу, каждый открывает, что если все люди смертны, а он — человек, значит... Как ни очевиден напрашивающийся вывод, как ни общеизвестен он, смерть всегда неожиданность, она застает врасплох даже глубокого старика, к смерти подготовиться невозможно. Янкелевич повторяет это снова и снова.
Полудетское мандельштамовское (но и общечеловеческое) изумление — “Неужели я настоящий, и действительно смерть придет?” — получает в книге “Смерть” конкретный и четкий ответ: да, так оно и будет. Она придет действительно. Весь смысл первой части книги, собственно, и сводится к этой простой истине. Связь “настоящести” и смерти, намеченная у Мандельштама, реализуется у Янкелевича. Смерть для него, быть может, — самое настоящее и реальное событие, которое происходит с человеком на земле: “Возлюбленный иногда верен вплоть до смерти включительно — но он умирает. И в этом смысле он не сдерживает своей клятвы в вечной любви. Всегда держит свое слово только смерть”.