Игорь ШКЛЯРЕВСКИЙ,
поэт.
Мне кажется, основная проблема отношения к “Новому миру” (как, впрочем, и к другим “толстякам”) сегодня связана с проблемой чтения. Причем не “внешнего” времени современной беготни, суеты (когда читать некогда), а скорее “внутреннего” времени. Золотой век “Нового мира” (60 — 70-е годы) основывался на культуре медленного чтения. Здесь была важна не только часто обсуждавшаяся способность (советская?) строить (замедлять) чтение через считывание намеков, знаков сопротивления, следов эстетического эскапизма и т. п., которые содержались в текстах. Важно скорее другое: время чтения фактически совпадало с временем жизни. Или иначе: время жизни структурировалось, обустраивалось по законам времени чтения. “Новый мир” и другие “толстяки” давали визуальную, очевидную “картинку” этого тождества. В них содержалась “вся жизнь” (причем выстроенная иерархически: проза, поэзия, публицистика и т. д.), но при этом “вся жизнь” предлагалась не для ее проживания, а для ее “прочтения”. Собственно, такое чтение замещало огромное множество больших и малых перцепций, исходящих от ужасающей и притягивающей своей “нелитературностью” жизни.
Думаю, эта ситуация начинает меняться в конце 80-х годов, когда “толстяки” переживают невиданный тиражный бум. Что-то происходит именно в это время, исключительно важное для судьбы “Нового мира”. Возможный ответ таков: время чтения перестает совпадать с временем жизни, жизнь перестает структурироваться по законам чтения. Только несколько наблюдений. В эти годы в “толстяках” разворачивается невиданное пиршество, какая-то булимия публикаций ранее запрещенного массива текстов. И тогда же в стране наступает пик материального запустения — материя исчезает. И одновременно — волнующая экспансия “виртуального”, чувственного (трансляции съездов по телевидению, выход из подполья современного искусства, аукцион Сотбис и т. п.).
Видимо, все сегодняшние проблемы “толстяков” оттуда — из конца 80-х. Сегодня “Новый мир” выстоит (искренне этого хочу), только сумев продумать этот период своей истории. Главное: вы, как и другие “толстяки”, перестали выполнять роль “универсального отражателя” жизни, которая, в свою очередь, перестала структурироваться по законам (по временнбой форме) чтения. Грубо говоря, вам сегодня нужно как бы заново начинать с продуктивной рефлексии собственной ограниченности.
Напомню, что размышление о собственной ограниченности — это базовое условие того, что в европейской традиции называется “критикой”. С этого размышления начинается кантовская “Критика чистого разума”: что я могу знать, а во что — только верить, — эти кантовские вопросы очень полезно сегодня заново продумать. Для меня как читателя журнала всегда (и в 70-е, и сегодня) восьмой кегль был интереснее десятого, то есть раздел собственно критики и всякого рода “примечаний” интереснее раздела “литература”. И здесь же мои главные претензии к журналу: на мой взгляд, критики в европейском, кантовском смысле в журнале нет. От этого отдела исходит (и всегда исходил) некий дух притязания на универсальное знание, дух, который по традиции всегда присутствовал в разделе “литература”. Мне кажется, журналу было бы полезно обрести новую точку “частного” взгляда, ограничив образ своей референтной группы, сделав более частной, локальной манеру своего разговора с читателем. Мы переживаем сегодня опыт открытия различий. К примеру, последние выборы дали нам образец преодоления примитивной оппозиции “коммунизм — либерализм” и, кажется, впервые позволили многим увидеть некоторые политические оттенки внутри демократического спектра.
Попутно — к теме различий. Журналу было бы крайне полезно обдумать семантику своей обложки, своего макета, своей структуры. Только несколько наблюдений.
Сегодня эстетика журнального образа “Нового мира” связана с особой традицией аскетического чтения. То есть образом своего журнала вы как бы призываете: читай — не смотри, зажмурься — не разглядывай, терпи — не жди удовольствия. Эта эстетика не случайна: ведь типичная критическая статья в журнале призывает к тому же. Критик “Нового мира” обычно сразу “проваливается” в содержание, в смысл анализируемого текста, в лучшем случае — в контекст. Удовольствие от чтения — не для него. Но не для него и другое — анализ своего чувственного (эстетического) переживания текста, выстраивание образа его эстетической формы. Для меня новомирский стиль — это стремление навязать читателю базовое недоверие к феноменальной, чувственной, то есть, по сути, эстетической стороне жизни и литературы. А ведь различия возникают и живут именно здесь — на поверхности, в том числе и на поверхности журнальной обложки.