— Спиртное везете?
— Нет.
— Проезжайте.
В багажнике стоит-таки коробка “Будвайзер” о двенадцати банках. Да зачем из-за такой ерунды привлекать внимание таможни. Везу гостинец другу Бобу. Боб постарался, организовал мне в Торонто лекцию. Пиво в Канаде дороже раза в три, чем в США. За счет дорогого спиртного оплачиваются социальные нужды.
Как пересечешь границу, скорость на дорогах снова начинает мериться не на мили, а на километры. Это поначалу раздражает. “Черт, понаписали тут... 100 километров в час — это сколько же будет по-нашему?”
К Америке у канадцев отношение особое: смесь зависти и самоуспокоения. “Да, выбился сосед в люди... В сущности, случайно, что не мы, а он. Да так оно и лучше. У них расизм, стреляют, а у нас вон как все спокойненько”.
Сказывается еще и вечная обида французов на англичан, что не они вышли в мировые лидеры. Франкоязычный Квебек находится в состоянии перманентного отделения от всех других, как жена, которая каждый раз при ухудшении настроения заявляет мужу: “Все, ухожу! Ты мне жизнь заел!”
Лекция моя устроена по какой-то почетной линии. Потому афиши, пятьсот человек пришло. Торжественно обставлено: сиденья по трем сторонам вдоль стен, колонны, как в школе на выпускном балу, для меня стойка дирижерская. На грудь микрофон прицепили, чтоб свободней себя чувствовать, жестами показывать.
Хлопали. Подходили потом, хвалили. Свидетельство почетное дали под стеклом. Чеком — тысяча двести гонорара.
Поднялись со свитой на часок в профессорский клуб. Хуже нет, когда измотан лекцией, а еще надо потом что-то вежливо вякать. Членство в клубе на год стоит 200 долларов. А еды со шведского стола разрешается набирать всего одну тарелку. Наложить можно много, но получается все вперемешку. Соленая рыба с куриной ножкой лежат под спагетти, горку венчает кекс и кусочки ананаса... Во время еды милый, болеющий за все русские дела Боб, увлеченный беседой, механически помешивает в своей тарелке вилкой, так что получается совсем уж равномерная масса.
Вечером у него дома обмываем лекцию моим пивом и его “Водкой выборовой”. Традиционно каждый американец, поживший в России (канадцы любят себя называть “североамериканцами”), имеет историю, как он напился. А наутро, конечно, страдал. Боб учился в Ленинграде, жил в общежитии. Обменялись воспоминаниями о Васильевском острове. Я, зная почти ответ:
— Ну что, выпивали, конечно?
— Да. Раз даже заболел. Ребята напоили. Пили спирт. Плохо было.
И сейчас Боб по-детски спрашивает:
— А похмелья у нас назавтра не будет?
— Будет, Боб, будет! Наливай!
Его жена уже давно спит, немножко мной недовольна за совращение мужа. А с кем ему еще тут отпиться? “Я, — говорит, — когда Горбачев пропал во время путча, ужрался донельзя. Так переживал”.
Перед сном у Боба при любых условиях — прогулка. Маршрут один: описать энергичным шагом квадрат по периметру квартала и выкурить за это время сигарету.
С распахнутыми куртками мы премся навстречу канадской пурге по третьему квадрату, изгоняя алкоголь. Под конец Боб отщелкивает непогашенный окурок на соседскую лужайку. Дерн ее исключительно ровный, специально купленный и разложенный, как ковер в квартире.
— Боб... У вас же чистый район, кругом буржуазия. Разве так можно?
— Можно.
Боб — левый интеллектуал, втайне борющийся с потребительским образом жизни. Помимо окурков, которые он, оказывается, тайком рассыпает по соседским лужайкам, борьба выражается в упорном сохранении старого джипа-“чероки”. Джип действительно широк и вместителен, теперь таких не делают. По меркам коллег-профессоров, такое старье было пора продать лет десять назад, чтобы не позорить университетскую автостоянку. Но поскольку у Боба еще две машины и дом во Флориде, джип ему спускают как чудачество.
Прощай, соратник! Я возвращаюсь в оплот мирового империализма.
Каждого въезжающего на машине из Канады в США пограничник встречает вопросом: “Где вы родились?” Соврать кажется легко, можно выбрать любую заветную точку континента. Даже хотелось бы пофантазировать. Но одно слово способно загнать в тюрьму за сообщение ложных сведений. Вместо ответа я молча протягиваю красный паспорт с названием государства, просуществовавшего в три раза меньше США.
Крыша глобуса