“И увидел Бог, / что это хорошо. / И увидел Адам, / что это отлично. / И увидела Ева, / что это / удовлетворительно”. Вера Павлова — сексуальная контрреволюционерка, по собственному определению. Ее лирика — отчаянная попытка реабилитации плоти в российском эстетическом пространстве — от “Солнечного удара” Бунина. Иной вопрос, насколько ей эта попытка удалась. Здесь дело не только вкуса, здесь дело в тонкости той традиции, на которую пытается опереться Вера Павлова. Она и сама ощущает эту тонкость, эту ни-на-что-не-опираемость эротики в российской эстетике. Поэтому с такой охотой она подчеркивает свою детскость, не жестокую подростковость, но нежный инфантилизм. Тот, кто пытается говорить о поле не как о враге человеческого в человеке, но как о проявлении человеческого в человеке, вынужден лепетать по-детски, почти по-младенчески — вот в чем смысл подчеркнуто детских, наивных стихов Веры Павловой: “Я, Павлова Верка, / сексуальная контрреволюционерка, / ухожу в половое подполье, / идеже буду, вольно же и невольно, / пересказывать Песнь Песней / для детей. / И выйдет Муха-Цокотуха. / Позолочено твое брюхо, / возлюбленный мой!” Набоков ведь недаром не мог представить себе российский режим, разрешающий печатать “Лолиту”. Нашему эстетическому сознанию ближе эротика “Луки Мудищева”, “Морской болезни”, “Похорон кузнечика”, в которых плотская любовь представлена, как у Кафки в “Beschreibung eines Kampfes”, описанием одной схватки, чем эротика “Солнечного удара”, в котором плотская любовь описана вершиной человеческого счастья, сравнимой разве что с творчеством: “...оба так исступленно задохнулись в поцелуе, что много лет вспоминали потом эту минуту: никогда ничего подобного не испытал за всю свою жизнь ни тот, ни другая”. Иные стихи Веры Павловой кажутся прямыми возражениями тем или иным мрачным, вычурным, каким-то викторианским фразам Кононова. Помните отвращение Ганимеда от запаха собственной плоти, его желание пахнуть так, как пахнет кузнечик или мотоцикл? Вот возражение Павловой: “Подмышки пахнут липой, / чернилами — сирень. / Когда бы мы могли бы / любиться целый день / подробно и упруго / и к вечеру раз пять / друг друга друг на друга, / как пленных, обменять!..” Помните омерзение Ганимеда от изнанки собственного тела? Сравните с гимном плоти, пропетым Верой Павловой: “Плоть прозрачна, как мармелад, / если смотреть на свет. / Плоть прозрачна, но вязнет взгляд, / встречая плоть на пути. / То ли ни света, ни плоти нет, / то ли — свет во плоти”.
С.-Петербург.
Служители русского эроса, или Мой спор с Никитой Елисеевым
Услышав тему наших чтений, я грешным делом вспомнил Ал. Н. Толстого:
“Опять проблема пола, но проблема, поставленная остро. Человечество должно наконец покончить с этим проклятым вопросом” (роман “Хождение по мукам”, 1920 — 1921, впоследствии “Сестры”). И его же неоконченный роман “Егор Абозов” (1915): в богемном кабаке “Подземная клюква” выступает “профессор — бородатый толстяк, с поднятыми плечами, красный от напряжения...
— Надо понять символ. Мы чувственники. Мы служители русского эроса! У нас раздуваются ноздри! Эрос! А вы знаете, как случают лошадей?
Он густо захохотал и стал багровый. Со многих столиков поспешно поднялись дамы и мужчины во фраках, двинулись к выходу...