Александр Палей. Идейное наследие Даниила Андреева (pro et contra): постановка проблемы. — “Континент”, № 109 (2001, № 3).
“Поэтому к теологическим, теософским — в широком смысле слова — и философским построениям его следует относиться соответствующим образом, то есть — критически”. См. также: Вольфганг Казак, “Даниил Андреев и смерть” — “Новый Журнал”, Нью-Йорк, № 224.
Юрий Поляков. “Птица-тройка летит в будущее”. Беседу вел Александр Неверов. — “Труд-7”, № 239, 27 декабря 2001 — 3 января 2002.
“Однажды, еще до объединения Германии, я разговаривал с немецким писателем, и он сказал мне: „Да, я принимаю раздел Германии как историческую данность, но я с этим не согласен!” В отношении сегодняшнего геополитического положения России я придерживаюсь точно такой же точки зрения — принимаю как данность, но не согласен”.
После Аушвица в Европе больше нет поэзии. Образы и метафоры идут только из Восточной Европы, считает поэт Алексей Парщиков. Беседу вел Игорь Шевелев. — “Русский Журнал” <http://www.russ.ru/culture>
Говорит Алексей Парщиков, живущий ныне в Кёльне: “Западные стихи более сухие. Они такими, может, и были, но после войны еще более это все усушили. Когда Адорно (не только он, но он был одним из) объявил, что после Аушвица метафора и образ доказали свою опасность и должны быть отброшены. Они не контролируются разумом, что приводит к сильному пропагандистскому эффекту. Они явились бродилом методов пропаганды, которые привели к европейской катастрофе времен Второй мировой войны. Европейцы исключили метафористику, образность, аффекты, о которых нельзя рассуждать, но которыми можно только восхищаться — или им ужасаться. Они ввели обязательный анализ и обязательное понимание этой поэтической речи как условие для последующей оценки. И, сделав это, они освободили многих художников от необходимости чувствовать нечто в себе исключительное, метафорическое, образное.
И. Ш.: Ты знаешь, я в первый раз это слышу от тебя. Я всегда удивлялся странной форме нынешней европейской поэзии. И слова Адорно, конечно, знал, что поэзии после Освенцима не может быть, потому что сами страдания эти выше всякого осмысления.
Нет, имеется в виду методология: образ подвергается обсуждению демократическими процедурами. Только когда об образе можно говорить, анализировать, встраивать куда-то, курировать его, только тогда он включен в общеевропейскую конвенцию, в культурный договор. А какие-то неконтролируемые, сумасшедшие художники — это исчадие романтизма, который тоже привел к Катастрофе, в том числе — к каким-то неясным культам, используемым нацистской пропагандой. Тень того времени, когда разумом вдруг овладела безумная стихия, — эта тень до сих пор формирует европейское отношение к образу. В немецкоязычном мире, во всяком случае”.
Приветствие Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II участникам богословской конференции Русской Православной Церкви “Учение Церкви о человеке”, [Москва, 5 ноября]. — “Московский церковный вестник”, 2001, № 20, ноябрь.
“Но нам следует со смирением признать, что учение Церкви о человеке не всегда внятно и доступно миру. Поэтому сегодня Церковь Христова призвана к убедительному свидетельству, к активному диалогу с обществом”.
“Мне кажется, что современный мир нуждается в напоминании о том, что в эпоху святых отцов казалось очевидным, а сейчас совершенно забыто. О том, что человек в его земном бытии является человеком падшим. Он не может рассматриваться как основной критерий устроения социума”, — пишет игумен Иларион (Алфеев) в этом же номере “МЦВ”.
Процесс гальванизации. “Все живое в музыке сегодня вытеснено в андерграунд”, — утверждает композитор Владимир Мартынов. — “Русский Журнал” <http://www.russ.ru/culture/song>