См. также: «Национализм при этом надо жестко отличать от „патриотизма“ или „великодержавности“. <…> Национализм ориентирован на народ, который, с точки зрения националиста, представляет собой единую „команду“, цель которой в достижении успеха. Для националиста важнее всего: во-первых — успех, во-вторых — будущий успех. Национализм „футуристичен“, любые прошлые достижения для него являются значимыми только в той степени, в которой они свидетельствуют о том, что „мы можем“. По той же причине национализм оптимистичен — патриотизм может быть очень пессимистичен, скорбя по разрушенным святыням, державничество может переходить в нигилизм, вовсе отрицая право „не-великой“ страны на существование, национализм живет надеждами и весь поглощен мобилизацией народа на реализацию этих надежд, то есть превращение его в нацию, то есть людей, успеха достигших. При этом — успех может быть вполне весомым, вроде создания конкурентоспособной экономики, может быть вполне забавным, вроде успеха футбольной команды на мировом чемпионате. Важно не это, а само закрепление в национальном сознании алгоритма: мы не могли — мы объединились — мы напряглись — мы смогли. <…> У русских слишком много значимых достижений в прошлом — империя, космос, ракеты, перекрытый Енисей, поэтому очень сложным оказывается поддержание „футуристичности“ национализма, почти все окажется возвращением к недавнему советскому прошлому, и результат сравнения для новой России почти всегда будет невыигрышным. Поэтому основой националистической мобилизации (ни в коем случае не путать с национальной идеей) может быть только то, что заведомо отсутствовало в ближайшем советском прошлом. Таких вещей, собственно говоря, три — это рыночная экономика, интеллектуальная свобода и религия <…>. На практике это означает, что для завоевания своего места в мире России не избежать национальной мобилизации на: а) превращение нашей страны в страну с развитой рыночной экономикой, причем это превращение должно рассматриваться как самоцель, как форма реализации национального достоинства, а не только как средства выживания; б) на признание России в качестве ведущего и влиятельнейшего интеллектуального центра, продуцирующего новые идеи и оказывающего решающее влияние на глобальное интеллектуальное поле; в) на завоевание престижа наиболее серьезно и глубоко религиозной страны», — пишет Егор Холмогоров в своем сетевом дневнике от 21 ноября 2002 года <http://www.livejournal.com/users/holmogor>
См. также: «Как известно, я — русская свинья. Выражется это на эмоциональном уровне в том, что я очень не люблю русофобию во всех ее видах, а люди (а также компании, организации, социальные слои и народы), ее исповедующие и практикующие, вызывают у меня ненависть и омерзение. Еще я очень не люблю плохих людей. Плохих с точки зрения „естественной нравственности“. <…> Оборотной стороной этого дела у меня является крайнее равнодушие ко всем прочим человеческим различиям. Признаюсь честно: мне (эмоционально) „совершенно никак“, какой у кого шнобель, <…> гастрономические привычки, сексуальная ориентация и ты ды и ты пы. Подчеркну: речь идет не об „идейной толерантности“ и „уважении Другого в Другом“ (этого я всего совершенно не понимаю), а именно о полном равнодушии к этим делам „на уровне чуйств“. <…> Однако я отдаю себе отчет в том, что это слабая позиция. „Крутые“ народы ненавидят и презирают чужаков на уровне физиологии. <…> И я полностью отдаю себе отчет в том, что в этом — сила. Ни в чем ином. „Здесь бдолах и камень оникс“. И я, конечно, хотел бы, чтобы русские приобрели (за любую цену) это волшебное свойство — гнушение чужеродным, такое вот физиологическое, забитое в подкорку, в мозжечок, как у всех остальных уважающих себя наций. Но сам я, увы, „не такой“…» — пишет Константин Крылов в своем сетевом дневнике от 21 ноября 2002 года <http://www.livejournal.com/users/krylov>