— Давайте, что у вас?
— Стихи, совсем свежие.
— Прекрасно, давайте. —
И он прочел прямо по тетрадке.
— Ну как?
— Что — как? Превосходно!
— Что же будет?
— Как что, в номер!
— Боже, и когда это выйдет?
— Как когда? Завтра! —
...И назавтра я стал печатным поэтом
с гонораром и авторским экземпляром.
И потом, когда тридцать лет
я бился головой о стенку,
кричал, настаивал, матерился,
пускался в лобовые и фланговые атаки,
пил французский коньяк с негодяями,
ловчил в международных интригах,
оплакивал зарубленные верстки, —
я вспоминал этот летний полдень в Териоках,
эту горячую, с запахом линотипа газетку,
главного редактора
в бобочке цвета гнилой розы, —
и думал о базарных, щербатых тарелках,
этих Весах Судьбы,
о гирях и разновесках,
брошенных вертикально, от зенита к надиру.
Окончательно —
Мене, мене, текел, упарсин.
От Невки к Невке
Первый морозец зимы Петроградской
прохватывает бушлат и свитер.
Один я стою на мостике через Невку:
над Петроградской — Лаокоон дымный,
над Васильевским — багровая Ниагара заката.
Здесь я прыгнул с трамплина молодости к экватору жизни
и ушел на платформу к полночному экспрессу.
Помню я, как дернулись вагоны,
как накренился стакан железнодорожного чая.
Кого я встретил, кого прозевал я
на корявой площади у трех вокзалов?
Кубиками наркоматов Москва выступала,
гербами и звездами светили посольства,
а я был последним электроном
всесильной молекулы государства.
И мне нехотя отломили ржаную горбушку
и присыпали ее каменною солью.
Надо было просыпаться прежде рассвета,
дремать среди бессонницы,
любить свои невзгоды;
надо было считать ступени, лгать в глаза,
обнимать негодяев, —
и тогда наконец распахнулась калитка
в долгий воздух всемирного перелета.
Глобус на оси пропеллером завертелся,
мазнул щеки мокрый поцелуй Гольфстрима.
Прямо из аэропорта я махнул на бульвары,
они пахли кофе, опиумом, гнилой розой.
Кружка пива наполняла глоток похмелья,
точно заговорщица, подмигивала Джоконда,
свистом времени закладывало уши
возле Самофракийской Победы;
и кричал репродуктор: на посадку, на посадку.
Вот и продел я голландский тюльпан в петлицу,
женевский браслет замкнул на запястье.
Негр наливал мне трехслойный коктейль в баре,
трубы наяривали буги-вуги.
Я стоял ночью в теснине Бродвея
и курил вместе с электрическим ковбоем “Кэмел”,
требовал скидку у цветной проститутки,
жрал живого краба прямо из океана,
выпрашивал квотеры и подавал кредитные карты.
…И не заметил, и не заметил,
как проел свое время.
И тогда я вернулся последним рейсом
на этот мост, где чугун в морозном узоре.
Холодно, одиноко, печально.
Но я согласен
все начать сызнова хоть сегодня.
1 Стихи К. Олимпова.
Вперед и вверх на севших батарейках
Сенчин Роман Валерьевич родился в 1971 году в Кызыле (Республика Тува), окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Печатался в журналах “Новый мир”, “Знамя”, “Октябрь”, “Дружба народов”. Лауреат первой премии литературного конкурса “Эврика”. Живет в Москве.
Подмосковный пансионат “Липки”. Четырнадцать часов восемь минут.
Мы с Сергеем, моим соседом по номеру, спешим в столовую. Молчим. Наговорились. Да и остальные полторы сотни тоже ведут себя достаточно тихо, точнее, солидно. Давно позади первый день Форума молодых писателей, когда энергия выплескивалась в знакомствах, возлияниях, щенячьем восторге от полусказочной пансионатской жизни; миновал и второй день, который одни провели, болея с похмелья, а другие — увлеченно поглощая произведения друг друга; и третий день, по-настоящему рабочий, деловой, тоже закончился. Сегодняшний — предпоследний. Только-только участники почувствовали свою значимость, освоились, вошли во вкус, а скоро уже разъезжаться, возвращаться туда, куда девять десятых наверняка не особо стремятся. “Еще б недельку”, — читается на их лицах простенькая, но несбыточная мечта.