— Мое дежурство окончено, — сказал он ей.
Старуха не ответила.
Он вышел на улицу. Было туманно, холодно, того и гляди, пойдет дождь. Охлопков осмотрелся. На бульваре уже появились прохожие. Пожилой мужчина, покуривая, выгуливал пса. Краем глаза Охлопков заметил, как в фойе раздвинулись шторы... Чертыхнувшись, он пошел дальше, в сквере за кинотеатром услышал тихий свист, обернулся. От телефонной будки шла Ирма.
— Ну что? — возбужденно спросила она, с любопытством заглядывая ему в лицо. — Испугался?
— Этих фурий?
— Нет, пропажи?
— Ну, я знал...
— Не ври, я наблюдала из будки.
— Как это тебе удалось?
— А вот так: раз! два!.. Говорить три?
— Не надо.
Он попытался привлечь ее, но она ускользнула.
— Но признайся, удивился?
— Да.
За окнами взрывались будильники.
— Что ты подумал?
— Ничего. То есть... все, фильм окончен.
— Правда? И как он назывался?
— “Ночные сеансы”.
— Плохо.
— Ну, “У нас в Глинске”.
— Скучно.
— “Без прописки”.
— Фу!
— “Птицегадатель”.
— Это еще почему?
— Не знаю... А что предложишь ты?
— Надо подумать... Хм... А о чем вообще?..
— Вот обо всем этом.
— Да?.. Стра-а-нно вообще-то.
По улицам грохотали, со скрежетом поворачивали первые трамваи. Они вошли в один и доехали до последней остановки. Пока ехали — заморосил дождь.
— Чай у нас есть?
— Магазины все равно закрыты, не ждать же.
Они шли по скользкой глинистой тропинке через Питомник. Слева показалось небольшое озеро, ртутно-серое, с деревянными грибками на берегах и железными кабинками для переодевания. В кустах уныло посвистывали редкие птицы. Они перешли ручей по грубо сколоченному из ольховых жердей мостку и поднялись по косогору. Здесь начинались причудливые заборчики дачного поселка, составленные из спинок и сеток кроватей, из кусков ржавого железа, проволоки, досок; в одном месте в заборной конструкции голубел облупленный фрагмент кладбищенской ограды. Дачные домики были похожи на собачьи будки. Город неумолимо напирал бетонными стенами, бесстрастно глядел поверх залатанных железных, шиферных, толевых крыш ночными огнями. Но сейчас было утро.
Они приблизились к цистернам с водой, высоким, ржавым, испещренным ругательствами и рисунками. Летом здесь бродили шайки подростков, работяги разводили костерки в кустах и выпивали. Охлопков еще в школьные времена бывал здесь, на даче Зимборова, к ним присоединялся Сева; они пили ночь напролет бутылку каберне, курили до отупения “Ту-134” или “Опал”, слушали “ВЭФ”, объедались еще не зрелой клубникой, спорили, на рассвете отправлялись купаться, по пути пробуя чужие вишни, малину.
Теперь Охлопков поселился здесь с девушкой, которая должна была скоро стать его женой: они подали заявление в загс.
Домик, выкрашенный в светло-зеленый цвет, с желтыми наличниками и синим фронтоном, стоял в глубине сада, за картофельным полем. Вдоль тропинки, ведущей к нему, тянулась водопроводная труба, но воду еще не включили, и Охлопков ходил с канистрой на родник в овраге.
Они подходили к домику, оскальзываясь на тропинке, со слипшимися от дождя волосами. Охлопков сунул руку за железную бочку и достал ключ, отпер легкую дверь крошечной веранды со старой одеждой на стене, с лопатами и вилами по углам. Затем он открыл вторую дверь, более крепкую. И они оказались в маленькой комнате с двумя окнами, узким диваном, железной кроватью, столом и старинными обшарпанными самодельными табуретками. Стены были оклеены пожелтевшими газетами.
— Скорей включи газ!