По мокрой солнечной дороге ехал всадник в синем спортивном костюме, высокая гнедая кобыла перебирала ногами в белых чулках, из-под копыт вырывался сочный цокот, но этот звук как-то не совпадал с грациозным движением ног. Всадника заслонил автобус. Пассажиры не выворачивали шеи, чтобы получше его рассмотреть. Автобус проехал, и снова стал слышен цокот. Всадник неспешно проехал мимо рыжей девушки и молодого мужчины, заросшего светлой курчавой бородой. Лошадь как бы танцевала на месте, и всадник, подчиняясь ее ритму, привставал и опускался, и странным образом они все-таки двигались вперед.
— А тут где-то вправду неподалеку Великая Степь, — проговорил он.
— Так, может, нам туда сразу и надо было? — спросила она. — Завербоваться в Монголию. Жить в юрте. Прямо... Там что? какая-то степь? пустыня?.. Ах, Гоби. Вот и Гоби... А что дальше?
Он покосился на нее.
— Можно считать, что за Алтаем ничего уже нет. Здесь географический и психологический порог.
Она провела рукой по животу и ничего не ответила. Но чуть позже — он уже докурил и нагнулся над рюкзаком — сказала негромко и внятно:
— Гена, я беременна.
Он взглянул на нее снизу.
— Да, — сказала она, как-то бессмысленно улыбаясь.
На окраине Бийска в двухэтажной кирпичной гостинице дежурный — черноглазый лысый, смуглый мужчина в невероятно белой рубашке — повел их по деревянной скрипучей лестнице на второй этаж, отомкнул дверь и, улыбаясь в подстриженные усики, скромно, но не без гордости сказал: “Вот номер”.
Это была огромная комната на пять человек — пять кроватей стояли вдоль стен, одна у окна; стол, зеркало в деревянной раме, на полу ковровая дорожка, здесь же раковина с краном; и диван, обтянутый белой материей. Девушка уставилась на диван. Черненькие лаковые глазки дежурного заиграли.
— Конечно, нет горячей воды, и туалет направо по коридору, но... неплохо, мм?
Он кивнул.
Дежурный прикрыл дверь.
— Рассчитаемся сразу, — тихо и деловито сказал он.
— Сколько?
Дежурный на мгновенье задумался.
— Двадцать пять рэ.
Взял деньги не глядя, улыбнулся девушке, сверкнул лысиной и исчез.
— Диван, — сказал он, — как у Ленина в Горках. Только здесь горки повыше.
Посреди обшарпанного номера с железными армейскими койками диван выглядел торжественно, как музейный экспонат.
— Мне он напоминает какой-то... саркофаг, — пробормотала девушка.
Он прошел к окну и распахнул его. Постоял, глядя на улицу. Девушка села на взвизгнувший стул. Он обернулся.
— На диване же мягче.
— Здесь удобнее.
— ...Что бы ты попросила у Ленина?
Она испуганно взглянула на него.
— Ну представь. Мы сюда входим, а он сидит за столом. Музыку слушает. “Аппассионату”. — Он включил радио. И действительно, донеслась музыка: щелканье кастаньет, гитарные переборы.
Она улыбнулась, пожала плечами:
— Ничего.
Журналист-международник рассказывал об Испании. О маврах, Гранадском эмирате, Воротах Солнца в Толедо, о Франко и перекрестке улиц Алькала и Хосе Антонио в Мадриде.
— Ну как, представь, Ильич, любое желание может исполнить... Совсем ничего?
Она кивнула.
— А ты?
— Ну, мне тоже расхотелось... хотя...
Он подошел к умывальнику, открыл кран, набрал пригоршню, плеснул в лицо, потом сунул голову под струю.
— Нет, я бы много чего заказал, — сказал он, рассматривая отраженные в зеркале стену, спинки коек, шкаф, рыжую девушку с веснушчатым усталым, но светящимся лицом, пышную стеклянную люстру.
По радио передавали новости.
Он перевел взгляд на деревянную облупившуюся раму зеркала в петлистых ходах короедов.
— Странно это все слышать, — пробормотал он. — А? И знаешь, о чем это свидетельствует?
— О чем?
— О том, что восприятие уже изменяется.
Стул скрипнул.
— Неужели здесь нет душа? — спросила она.
— Умывайся прямо здесь.
— Но... надо хотя бы что-то постелить... Все залью.
— Пойду куплю газет.
Он вернулся с пачкой газет, развернул их и устелил пол возле умывальника.