— Это бесполезно, перестань.
— Но он обвел меня вокруг пальца как мальчишку. Что за свинство! Мы же договорились?! Номер наш. И вдруг приводят...
— Я этого не знал, — сказал юноша.
— Теперь-то знаешь.
— Вообще-то она утверждает, что больше свободных мест нет, — сказал юноша.
— Конечно нет. Пока не пошуршишь бумажками! — Он прищелкнул пальцами.
Юноша серьезно посмотрел на него. Его увеличенные стеклами очков зеленоватые глаза выражали недоумение.
— Бумажками, бумажками с дензнаками, водяными!
— В смысле... взятку?
— Приятно иметь дело со смышленым человеком.
— У меня нет лишних денег.
— А у кого они есть?
— Ты... студент? — спросила девушка.
— Нет, — ответил он. — Еду поступать.
— Куда, если не секрет?
— В смысле?
— В какой вуз?
— В консерваторию, — сказал он и начал краснеть.
— Пра-а-вда? На чем же играешь?
— На душевных струнах дежурных гостиниц, — сказал завернутый в простыню.
Юноша покосился на него, снова повесил сумку на плечо и повернул к двери.
— Куда же ты пойдешь? — спросила она.
— Попробую... договориться, — ответил юноша не оборачиваясь.
— Верное решение! Надо дерзать, а то так ничего и не добьешься в этой жизни, — с отеческой бодростью напутствовал его он.
Они остались одни. Он повернул в скважине ключ.
— Пусть ломают.
Она молчала. Он взглянул на нее, разгуливая по номеру в простыне.
— Ему проще. Один. Никаких проблем. Ночлег под любым кустом. Поел хлеба с сыром, запил, сумку под голову.
Он снова покосился на нее.
— И неизвестно, что у него там в сумке. Достал бы... литавры, может, у него специальность такая. Или скрипку. Начал бы музицировать. Мало нам шума. Под боком тихоокеанское лежбище сивучей, из коридора прет сивухой, ты не почувствовала?
— Нет.
— Тебе нездоровится?
— Все в порядке. Просто... ты же сам говорил.
— Что я говорил?
— Ну, что дорожное братство бессребреников, орден Иерихонской розы...
— Я это говорил? — спросил он, останавливаясь.
— Может быть, вот точно так когда-то пробирался Моцарт в Вену.
— Моцарт не пробирался. Его с четырех лет возил по столицам папаша.
— Я имела в виду не Моцарта, а Моцарта вообще.
— Он тебе так понравился?
— Моцарт?
— Да этот салага.
— Нет, но ты же сам говорил о каких-то неписаных законах дороги, мол, делись горбушкой...
— Но не подружкой? Этого я не говорил, случайно?
Она посмотрела на него.
— Уф! Ладно! — воскликнул он. — От жары все в голове расплавилось.
Она еще некоторое время разглядывала его, и он чувствовал себя подопытным кроликом, потом все так же молча отвернулась. Он подошел к столу, взял бутылку, открыл, из горлышка с шипением полезла пена.
— Хочешь?
Она не отвечала. Он выпил.
— Начинается денек, — пробормотал. — Воды нет, Моцарт, жара.
Его сентенция не произвела на нее никакого впечатления. Она все так же молчала, отвернувшись к стене. Из-под простыни выглядывало ее плечо в веснушках. Он хотел было дотронуться до него, но передумал. Подошел к умывальнику и налил в ладонь минеральной воды, отер лицо.
— Пойдем завтракать?
Оделся, причесался перед заркалом в изъеденной раме.
В музее египетские медные угасшие зеркала, словно глаза, прикрытые веками.
Могли не изобрести зеркало?
Оно встроено в человека.
Планета зеркал: сколько отражающих поверхностей. Самый воздух здесь художествен: фрески над пустынями. У арабов даже легенда об иллюзорном городе, как у нас о Китеже.
— Ну, тогда я пошел.
Упрашивать ее не было ни малейшего желания. Он вышел и столкнулся с опухшим соседом в майке и трусах.
— Что надо?
Трудный мыслительный процесс, пот на багровой роже.
— Ф тувалет, — выговорил разбитыми губами. И пошел дальше по стеночке.
Он вернулся в номер.
— Тебе лучше запереть за мной.
Молчит.