Алексей В. Алексеев. Русская готика. Стихи. — “Город”, Тольятти, 2006, № 12.
“Бессонные теплые ночи / Дарует индейское лето. / Сегодня подох тамагочи, / А это — плохая примета. // Раскинулись грязные пашни, / Их видеть смертельная мука. / Врагами снесенные башни. / И ты — боевая подруга”. Ну и так далее. …Злую бы энергию стихописателя Алексеева да в мирных целях. А может, enfant terrible мирного тольяттинского издания — это у них действительно такая фишка? “Там не лепят горбатого, / Удобряя надел, / И в штанах полдевятого / Далеко не предел. / Чтобы каждой смородине / Умилялся гормон, — / Лишь бы только о Родине / Не гундела гармонь”.
Вот ведь пакость какая, и с такой неприятности приходится начинать.
В конце ушедшего года я встречался с “горожанами” в Переделкине, они, как и омские литераторы (ниже — краткое представление альманаха “Складчина”), приезжали на специальный форум, затеянный главным редактором “Дружбы народов”. Вполне мирные и милые люди оказались. И журнал свой делают весьма добросовестно. Но не без своеобразной “русской готики”, как видите.
Кирилл Анкудинов. Конец музыки. — “Рубеж”, Владивосток, 2006, № 6 (868).
Эссе о Борисе Рыжем, написанное специально для дальневосточного альманаха.
“Когда „дворовый мальчик” открывает для себя всемирную культуру — это выглядит совершенно естественно. Когда же у мальчика в двадцать лет в стихах — „статуя Эвтерпы”, „свидание Гектора с Андромахой” и „лебеди Летнего сада”, а в двадцать два года — „кореша с наколками”, „уркаганы” и „мочилово”, это далеко не естественно. Легко мотивируем путь от „уркаганов” к „Эвтерпе”, но не наоборот — от „Эвтерпы” к „уркаганам”. Положим, будь автору четырнадцать лет (или в крайнем случае семнадцать лет), его эволюцию еще можно было объяснить: „ботаника” наконец-то приняли в компанию и он радуется этому. Двадцать два года — возраст явно поздний для подобных радостей. Остается предположить: либо я имею дело с обычной стилизацией, либо есть еще что-то, чего я не учел, и разгадка — в этом…
…Разгадка — в музыке .
В словаре частотной лексики Бориса Рыжего слово „музыка”, наверное, будет занимать одно из первых мест (наряду со словами „смерть” и „ангелы”). Поэзия Рыжего прямо-таки сочится музыкой: музыка обитает везде — в подземных переходах, в дворовой радиоле, в случайно обретенной шкатулке, в скрипке, в строках Фета, в очертаниях небесных светил. И в надрывных, надсаживающих душу расставаниях на сыром осеннем ветру — тоже музыка. Неизменный атрибут лирического пейзажа стихотворений Рыжего — печальный музыкант <…>. Музыка ненасытна. Она потребует все новых и новых доз „подлинности”. Рано или поздно наступит час, когда жизнь не сможет дать желаемое чувство экзистенциальной полноты бытия — воспоминаний будет для этого мало. И тогда придется переустраивать собственную жизнь в соответствии с железными велениями музыки <…>. Умереть от литературщины! .. Каким запредельно литературным сознанием надо было обладать, чтобы перед тем, как свести счеты с собственной жизнью, написать: „Мое хладеющее тело”!.. <…>
Хотелось бы верить в то, что — хотя бы в филологических средах — сохранится след легенды о профессорском сыне, которого выманила из дома и повела за собой — музыка . Она повелела ему стать в глазах окружающих шпаной, урлаком, уркаганом — и он подчинился ее велению. Она заставила его страдать — и подарила прекрасные стихи, выстроенные на страданиях. Наконец, она подвела его к петле. После того, как жизнь несчастного прекратилась, музыка перестала звучать.
Наступил конец музыки ”.
Помимо эссе Кирилла Анкудинова тут публикуются статьи Евгения Рейна (“<…> Он несколько раз в разговорах со мной повторял строки Н. А. Некрасова: „Дело прочно, когда под ним струится кровь”. Да, он сделал когда-то выбор, надел ту самую, уже не отлипшую от лица маску <…>”) и Ильи Фаликова о Борисе Рыжем. И — большая подборка избранных стихотворений поэта (составление И. Князевой).
Анна Арсеньева. Мой муж — Володя Арсеньев. — “Рубеж”, Владивосток, 2006, № 6 (868).
Запись этих устных воспоминаний первой жены знаменитого писателя и краеведа более пятидесяти лет тому назад сделал уникальный человек, писатель, историк, архивист и почитатель Арсеньева Георгий Георгиевич Пермяков, скончавшийся зимой 2005 года. Г. П. сам заслуживает мемуаров (редакция дала о нем замечательную справку), на таких подвижниках, очевидно, и держится история отечественной культуры. Записи отлично обработаны, разбиты на главки и читаются как роман.