Этот дебютный, достаточно безыскусный и вместе с тем психологически весьма точный рассказ был отмечен специальным дипломом на конкурсе, проводившемся Минкультом Омской области и Омским отделением СРП.
Компания друзей из самых лучших чувств (скооперировавшись с популярным местным телешоу “Семь дней”) изобретательно разыграла героиню повествования, приехавшую в родной город, — в стиле а la Хичкок или а la Стивен Кинг. Розыгрыш длился не один день, работали специальные миниатюрные телекамеры, трудились нанятые актеры. Она оказалась нормальным человеком и этого подарочного юмора не поняла. “Я выключила телевизор, взяла сумку и пошла к двери. У меня больше не было друзей”.
Владимир Гандельсман. Заметки на полях стихотворений Кушнера. — “Критическая масса”, 2006, № 4 <http://magazines.russ.ru/km>.
Все-таки злоба — пусть и “праведная”, по возможному ощущению испускающего ее, — ослепляет и оглушает (В. Г. издавна “разоблачает” поэта Кушнера и, казалось бы, набил уже руку, ан нет). Вот, процитировав строфу, В. Г. восклицает: “<...>„как он там, бедный, жил без чтения, / Стучал клюкой в гранитный желоб: / Врача, советчика, забвения, / С подругой-книгой разговора б!” Имеется в виду Овидий. Есть отчаянная бестактность и пошлость в крадеже (курсив мой. — П. К. ) у воронежского Мандельштама этих слов”.
Неужели В. Г. всерьез полагает, что опытный Кушнер, воспользовавшись реминисцентным приемом, посчитал читателей поэзии настолько непросвещенными? Ведь эдак мы в пошляки и воры запишем четыре пятых наших стихотворцев, да хотя бы Гандлевского за стихотворение “Устроиться на автобазу / и петь про черный пистолет…” (обокрал Блока, согрешил бесстыдно и беспробудно).
А propos: о том или ином использовании — и неприятии — текстов самого Гандельсмана в статьях А. Кушнера мне известно, не беспокойтесь. Не о том я. И вообще, читая сегодняшнюю литературную периодику, я почему-то все чаще вспоминаю строки Галича из его поэмы о Януше Корчаке: “Не возвращайтесь в Варшаву, пан Корчак, / Вам нечего делать в этой Варшаве!”
Ярослав Годына. Звезды внизу. — “День и ночь”, Красноярск, 2006, № 9-10 <http://magazines.russ.ru/din>.
“Мне нравятся рассказы этого „технаря”, владеющего словом на зависть дипломированным филологам, — пишет в предисловии к публикации молодого писателя прозаик Евгений Попов. — Мне нравится отсутствие истерики в его описаниях фантасмагорических элементов нашей буйной нынешней жизни. „Доброта спасет мир, а не красота”, — думаю я, читая его странные тексты и приветствуя этот сюрреализм с человеческим лицом”.
Первая публикация крепкого, остроумного прозаика, часто работающего действительно, что называется, на грани фола. В фантазии ему не откажешь, придумщик он словно бы прирожденный. Рассказ “Случай в метро” — как поезд останавливался не на станциях (их как раз объявляли), а перед какими-то черными дырами, перед пустотой — готовый сценарий “мультфильма для взрослых”, как, впрочем, и “Лампочка”, и “Звезды внизу”.
Андрей Грешнов, Аркадий Бабченко. “Операция „Жизнь” продолжается…”. — “Art of War”. Творчество ветеранов последних войн. 2006, № 1 <http://artofwar.ru >.
“Правду больше не говоришь никому. Человеку не воевавшему не объяснить войну, точно так же как слепому не объяснить ощущение зеленого, а мужчине не дано понять, что значит выносить и родить ребенка. Просто потому, что у них нет тех органов чувств. Войну нельзя рассказать или понять, ее можно только пережить. Но все эти годы ты ждешь. Чего? Не знаешь и сам. Ты просто не можешь поверить, что это закончилось просто так, без всяких последствий. Наверное, ты ждешь, когда тебе объяснят. Ждешь, что кто-то подойдет к тебе и скажет: „Брат, я знаю, где ты был. Я знаю, что такое война. Я знаю, зачем ты воевал”. Это очень важно — знать зачем. Зачем погибли твои войной подаренные братья? Зачем убивали людей? Зачем стреляли в добро, справедливость, веру, любовь? Зачем давили детей? Бомбили женщин? Зачем миру нужна была та девочка с пробитой головой, а рядом, в цинке из-под патронов, — ее мозг? Зачем? Но никто не рассказывает. И тогда ты — вчерашний солдат, прапорщик или капитан — начинаешь рассказывать сам. Берешь ручку, бумагу и выводишь первую фразу. Начинаешь писать. Ты еще не знаешь, что это будет — рассказ, стихотворение или песня. <…> Бьет барабан, и оркестр на знойном плацу играет „Прощание славянки”, и вот уже мертвецы встают из своих могил, и их много, очень много; здесь все, кто был дорог тебе в той жизни, но погиб, и вот ты уже узнаешь знакомые лица — Игорь, Вазелин, Очкастый взводный... Они склоняются к тебе, и их шепот заполняет комнату: „Давай... Давай, брат, расскажи им, как мы горели в бэтэрах! Расскажи, как мы плакали на окруженных блокпостах в августе девяносто шестого! Как мычали и просили не убивать, когда нас прижимали ногами к земле и резали глотки! Расскажи, как дергаются мальчишеские тела, когда в них попадает пуля. Расскажи им! Ты выжил только потому, что умерли мы, — ты должен нам! Расскажи всем! Они должны знать! Никто не умрет, пока не узнает, что такое война!”, и строчки с кровью идут одна за одной, и водка глушится литрами, а смерть и безумие сидят с тобой в обнимку и толкают в бок, и подправляют ручку. И вот ты уже — вчерашний прапорщик, солдат или капитан, сто раз контуженный, весь насквозь простреленный, заштопанный и собранный по частям, полубезумный и отупевший, — пишешь и пишешь и скулишь от бессилия и тоски, а слезы текут по твоему лицу и застревают в щетине...