На самом деле мне до смерти хочется выбраться из этого Люблина. Тянет туда, в Москву, к архитектуре, к проспектам, переулкам, бульварам, к да, чахлым, но по-другому чахлым деревьям. А сюда и друзей-то не дозовешься, разве только напоить и увезти их, бессознательных, в этот медвежий угол…
И вот приснилось мне, что не зря Бог меня сюда загнал. Что раз уж умею я составлять предложения, то дело мое — высказать, выписать, описать Люблино. Ведь как-то живут здесь люди. И есть подозрение, что живут они примерно так же, как в любом другом провинциальном городке, разве что метро сюда ходит. Так что, пока не опишу его, никуда мне не деться от этого места. Ну что ж, буду описывать малую не Родину.
А Люблино влюблено в Марьино. Граница между ними — Краснодарская улица. Вечерами люблинцы по одному или кучками собираются у границы. Стоят, задумчиво пьют пиво, смотрят на Марьино. Там красивые многоэтажные дома улучшенной планировки, там неоновые огни, бары, поликлиники и школы, магазины, много магазинов, там чистота и порядок, там на улицах и во дворах есть освещение, там самый распространенный вид преступлений — квартирная кража, а не уличный разбой, там есть клуб, в котором выступают популярные артисты… Так и стоят они, зачарованные, в мечтах и нерешительности и не переходят на другую сторону улицы, если только в ночной ларек за пивом, а потом сразу обратно.
Квартал Вавилон
О том, что когда-то тут жили рабоче-крестьяне с Московского подшипникового, напоминают только ржавые, воткнутые с непонятным интервалом в землю спинки кроватей, ранее огораживавшие палисадники, кусты смородины под окнами да врытые в землю кирпичи, когда-то окружавшие клумбы.
На задних дворах в кучах деревянного хлама еще можно опознать бывшие птичники и крольчатники. Лет двадцать назад по весне все эти сооружения наполнялись живностью, на майские ящики с подросшими цыплятами и кроликами вместе с рассадой грузились на задние сиденья “Запорожцев” и “копеек” и развозились по дачам. Лучше всего почему-то сохранилась собачья будка, уже сильно покосившаяся, но еще вполне узнаваемая.
Сейчас все эти палисадники и задние дворы вытоптаны и приспособлены под автостоянки. Ради новых “Москвичей”, “Жигулей” и “Волг” без жалости были выкорчеваны яблоньки, вишни и сирень. Редко кто теперь сушит белье на специальных столбах с натянутыми между ними веревками — сопрут. Здесь уже давно никто не ходит друг к другу за спичками, не одалживает до получки, не обсуждает соседей.
Единственное свидетельство того, что общинные привычки еще живы, — битый “опель”, который вот уже три месяца стоит у меня под окнами, трогательно прикрытый простынкой: соседи присмотрят. Люди забыли, а вот Люблино до сих пор помнит крестьянскую интервенцию.
Только небольшая часть потомков тех индустриализированных крестьян все еще живет в этих местах. Кто-то получил другую квартиру, кто-то спился, кто-то уехал, кто-то сел, кто-то умер. Кроме коренных жителей тут полно приезжих: несколько азербайджанских семей, бухгалтерша с дочерью, чудом отсудившая у бывшего мужа квартиру, разорившийся предприниматель, которому денег хватило только на “двушку” в Люблино и джип, молодая семья с двумя детьми — наследники недавно умершей бабушки; это только те, про кого я хоть что-то знаю. Жилье в Люблине — самое дешевое в Москве, вот и стекаются сюда все, кто может себе позволить только такие каморки или кого переселили, — это обычно продавшие хорошие квартиры алкоголики.
Наш квартал — Вавилон, а эта система не может жить иначе, как постоянно балансируя и соблюдая интересы всех обитателей.
Во дворе три скамейки, время пользования ими строго расписано: с десяти до двенадцати — старушки, с двенадцати до семи — женщины с детьми, с семи до упора — подростки и юноши. Сколько здесь живу, еще ни разу не видела, чтобы мамашка с коляской согнала со скамейки старушку или наоборот.
Подростки часика в два ночи включают на всю катушку “Джага-джага”, но драться, выяснять отношения и ругаться матом предпочитают в пустынном сквере: звукоизоляция тут отвратительная, так что родитель свое чадо по голосочку точно определит. Узнает не только родитель, но и сосед, так что зачинщиков поединка найдут довольно быстро и без милиции. При мне детина лет семнадцати, понукаемый подзатыльниками отца, просил прощения у соседа-ассирийца. История обычная: малец назвал соседа “черным”, но бдительная старушка с первого этажа услышала и донесла родителям.