В подъезде в основном говорят по-русски, меньше по-армянски, изредка — на суржике и по-английски.
С музыкальным сопровождением у нас, слава богу, дела обстоят нормально, то есть его практически нет. Ну только если иногда сосед по площадке выпивает и начинает петь песни. У него глубокий и мягкий баритон — не фальшивит и не дает петуха. Мурлычет он себе под нос практически всегда: когда возвращается из магазина, проверяет почтовый ящик, выводит гулять собаку — то ли Кузю, то ли Васю. Однако когда выпивает, становятся слышны слова. Любимая вещь — на мотив “Я ехала домой”. Слов там две строчки: “Все пропили жиды-ы-ы-ы… Меня все зае…о-о-о-о…” Последний раз я слышала эту песенку в тот день, когда они с женой вынесли из дома большую, явно тяжелую клетчатую хозяйственную сумку. Собаки больше я не видела.
Еще иногда, с тех пор как жильцы в квартире сверху поменялись, там слушают волынку. Когда болит голова или настроение плохое, этот звук отдается зубной болью и тоской.
Тоска еще берет, когда соседка Даша из квартиры напротив начинает помогать жить:
— Что это у тебя девочка такая худая? Не кормишь, что ли? А месячные уже были? С мальчиками как? Ты, если что, строго ее держи, смотри, чтобы не ходила никуда, а то, сама понимаешь, мало ли что. Еще в подоле принесет, и что ты делать будешь? Строгости надо больше, строгости. Ты меня слушай, ты молодая еще.
Потом, правда, выяснилось, что она старше меня на три года.
Но Дашины поучения с лихвой компенсируются ее сердечностью и готовностью помочь в любую минуту: когда зимой у меня заклинило дверь, они с мужем провели четыре часа на холодной лестничной площадке и в конце концов открыли ее.
Но любимые мои соседи те, что за стенкой. Я даже не знаю их имен, знаю только, что их детей зовут Маня и Ваня. Маня — старшая, выводит Ванечку гулять за ручку, все время бухтит и ворчит. Ваня — жутко любопытный, ерзает, норовит засунуть свой остренький носик везде: под лестницу, в приоткрытый канализационный люк, в почтовый ящик, в соседскую квартиру. Все, к чему прикасается Ваня, горит, бьется, взрывается, падает, “само собой” захлопывается или, наоборот, открывается. Звукоизоляции между квартирами никакой, поэтому я часто слышу, как мальчику достается за разбитую тарелку или испорченные книжки. Ваня ревет, но каждый раз упрямо не смиряется с наказанием, утверждая, что “оно само”. А по ночам, когда я засиживаюсь у компьютера, слышно, как за стеной скрипит кровать. Спроси меня, какой звук самый уютный, отвечу: этот скрип.
Кладбище
Люблинское кладбище было открыто в середине семидесятых. До этого люблинцы хоронили своих покойников на Кузьминском. А из Кузьминок везли сюда совсем иных мертвецов — военнопленных, которые после войны работали тут и в Кузьминках на восстановительных работах. Здесь нашли свой последний приют немцы, чехи, румыны, японцы.
В середине девяностых кладбище, к тому времени обросшее гражданскими могилами, было благоустроено немцами. Теперь среди жмущихся друг к другу могильных памятников зеленеет газон, на котором аккуратными рядами стоят невысокие белые каменные кресты. Обычное такое военное кладбище: скромное, аккуратное, но совершенно нездешнее.
Раз в несколько лет сюда привозят немецкого канцлера, он кладет скромный веночек, стоит минут пять молча и уезжает. Ситуация неловкая: громких речей не скажешь — понятно же, кто кому на этой земле кем приходится. Можно только поблагодарить сотрудников кладбища за внимательность к могилам да произнести пару-тройку ритуальных фраз про уроки и про то, чтобы не повторилось.
За оградку зевак не пускают, но любопытствующие приходят к мемориалу, созерцают белые кресты.
— Вот и березка тут, и кустики, а листочков на земле не видно. А у нас в Костюшках буквы отодрали все, уж и памятник скоро растащат…
— Да ладно, мам, это ж немцы, они за своими следят…
За нашими тоже следят. По идее, за могилами Героев Советского Союза, их на кладбище около десяти, должны присматривать специальные государственные люди. По крайней мере доподлинно известно, что госпрограмма обихаживания этих могил существует. Но тем горше истории частные: год, что ли, назад именно на этом кладбище вдова одного из Героев продала надгробную плиту мужа. Плиту сняли и увезли в неизвестном направлении.