А если совсем просто объяснить, ну, смотрите: вот приезжает к вам очень дорогой для вас человек. Можно, наверное, помахать ему издалека. А можно подойти и пожать ему руку. <…> Именно доверие Богу, признание Его воли большей, нежели своя, открывает для человека подлинные отношения с Богом, отношения со-бытия, причастия Его божественной жизни. И именно в этом — принципиальная разница с язычеством. Христианские философы эту разницу видят к двух модусах отношения человека к Богу и миру: иметь или быть? Христианин, приступая к святыне, хочет не иметь, а быть, то есть он хочет не просто что-то получить от Бога, а он хочет быть „вместе с Богом”, приобщения Богу. Для него именно это — самое важное.
Язычник, приступая к святыне, хочет иметь. В „иметь” есть некая интровертная направленность. Для язычника идол — средство, использовав которое, согласно определенной инструкции (ритуалу), можно получить то, что просишь. Это отношения чистой выгоды, корысти. Сам идол при этом человеку просящему может быть вовсе неинтересен, он для него — источник того, что можно взять”.
Майя Пешкова. Дни Осипа Мандельштама в Варшаве. Заметки корреспондента радиостанции “Эхо Москвы”. — “Новая Польша”, Варшава, 2011, № 12 (136) <http://www.novpol.ru>.
“По мнению Мариэтты Чудаковой, прокомментировавшей доклад об образе поэта-музыканта (А. Фэвр-Дюпегр, „Мандельштамовский Дант: прообраз поэта-музыканта”. — П. К. ), замалчиваются слова Мандельштама о том, что поэзия до конца проявляется только в исполнительстве. Ни один филолог не нуждается в том, чтобы кто-то читал ему то или иное стихотворение, считает М. Чудакова. Более того, по ее мнению, большинству филологов чтецы враждебны. Мариэтта Омаровна напомнила, что они с А. П. Чудаковым воспринимали Пушкина только в исполнении Валентина Непомнящего, при том что им были чужды его интерпретации. Именно Мандельштам натолкнул их на мысль, что поэзия есть высшая форма цветения родной речи”.
Вослед этому отчету идет доклад Романа Тименчика “Ахматова и Мандельштам. Что значит „литературная дружба””.
Александр Кушнер. Стихи. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2012, № 2.
Знал бы лопух, что он значит для нас,
Шлемоподобный, глухое растенье,
Ухо слоновье подняв напоказ,
Символизируя прах и забвенье,
Вогнуто-выпуклый, в серой пыли,
Скроен неряшливо и неказисто,
Как бы раскинув у самой земли
Довод отступника и атеиста.
Трудно с ним спорить — уж очень угрюм,
Неприхотлив и напорист, огромный,
Самоуверенный тяжелодум,
Кажется только, что жалкий и скромный,
А приглядеться — так, тянущий лист
К зрителю, всепобеждающий даже,
Древний философ-материалист
У безутешной доктрины на страже.
(“Лопух”)
Тадеуш Ружевич. Стихотворения. Перевод Андрея Базилевского. — “Новая Польша”, Варшава, 2011, № 12 (136) .
Называется “Философский камень” (2002 — 2003).
“надо усыпить / этот стих // прежде чем он начнет / философствовать / прежде чем он начнет // озираться / ожидая комплиментов // слишком чуткий к словечкам / взглядам / он ищет спасенья / у философского / камня / прохожий ускорь шаги / не поднимай этот камень // там стишок / белый голый / превращается / в пепел”.
Следом за подборкой великого Ружевича идет большая статья Лешега Шаруги аккурат об этом одном стихотворении. По-моему, феноменальная.
Гурам Сванидзе. Бремя раздвоения. Эссе на темы социологии. — “Дружба народов”, 2012, № 2 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
“В стране (Грузии. — П. К. ) дала ростки „детская болезнь правизны”. Партизаны правой идеологии договорились до того, что стали оправдывать монополистские тенденции в экономике. Дескать, они — плод свободного рынка. Оппоненты же считают, что они возникли в результате сращения правительственных и бизнес-структур. <…> Вполне можно предположить, что коррупция начинается и кончается в высших эшелонах и выражается в привилегированном доступе к механизмам распределения и перераспределения собственности, к иностранным инвестициям и прочая, прочая.