— Вас и сейчас можно на открытки фотографировать, — убеждает мама. — А он? Поглядеть не на что.
Бред какой-то… И главное, для чего? С какой целью?
Мама решила, что мы должны в ближайшее воскресенье съездить в Жданов.
— В конце концов, не сидеть же целых два месяца безвылазно в этом дурацком селе, — чтобы оно провалилось ко всем чертям! Поедем, посмотрим город, зайдем к Жанне, узнаем хотя бы, как она живет.
Зачем нам это знать? Неуемная страсть заводить и поддерживать бессмысленные знакомства. Нет, я не спорю, лучше в Жданов, чем нянчиться с этой малявкой, которая то и дело ударяется в рев и норовит выползти во двор, где скачет поросенок.
Добраться до Жданова можно только на попутном грузовике, но маму это не останавливает. То не может нагнуться, чтобы застегнуть ремешок на туфле, а то готова забираться по колесу в кузов и трястись два часа по разбитой проселочной дороге.
Жанна хоть и удивляется нашему визиту, но делает вид, что рада. Принимается угощать чаем с сушками. Комната у нее большая, восемнадцать метров, но темноватая — окно упирается в чужую стену. Железная кровать с кружевным подзором и высокой горкой белоснежных подушек, комод, буфет с мельхиоровой сахарницей на таком же мельхиоровом подносике. На стене картина: “Боярыня Морозова”.
— Прекрасная комната, — хвалит мама, — и хозяюшка хороша. К такой комнате да еще бы доброго хозяина…
Пустая болтовня. Сама прекрасно знает, что нету женихов для таких перезрелых невест. Весь путь от Москвы до Берлина устелен женихами. Дразнит бедную, лишь бы языком почесать.
— Нет уж, не надо, — решительно отказывается Жанна. — На комнату, вестимо дело, слетятся как мухи. Много их, шаромыжников.
— Но есть ведь и порядочные люди… — вздыхает мама.
— Порядочные все давно женаты, — объявляет Жанна. — У меня вон подруга пустила одного такого шибко ласкового да внимательного и сама на улице оказалась.
— Ужасно, — сочувствует мама.
Я стараюсь не слушать, разглядываю лица на репродукции. Эта баба жалеет боярыню и плачет, этот тип усмехается и злобствует, эта дурочка просто разевает рот от удивления, а боярыня ни на кого не смотрит, люди ей неинтересны — у нее вера: двуперстие. Высшая истина.
Осмотр города начинается, разумеется, с рынка. Продают всякую дрянь и рвань, которую мама наверняка не собирается покупать, но из любопытства приценивается и для виду даже слегка торгуется. А небо между тем затягивают тучи. Гремит далекий еще гром.
— Что это? Неужели гроза? — вскидывает мама голову.
И продавцы и покупатели дружно удирают. Мы тоже бежим к выезду из города.
— Боже мой, боже мой! — причитает мама. — Сейчас развезет, три дня отсюда не выберешься. Я-то уж знаю, что такое чернозем!..
На наше счастье у выезда как раз оказывается грузовичок, который едет в Урзуф и заезжает по каким-то своим делам в Ялту. Мама в приступе отчаяния ловко вскарабкивается в кузов. Желающих ехать гораздо больше, чем машина может вместить. Все пытаются удрать до дождя. Люди и так уже стоят вплотную друг к другу, а нашествие не прекращается. Кто-то кричит:
— Не давите, не давите, сейчас вывалимся!
И правда, борта у кузова не особенно высокие, если как следует поднапрут, запросто можно перекувырнуться. Водитель трогается как раз в ту минуту, когда с неба обрушивается ливень. Ничего, даже приятно, как будто душ.
Две крепкие руки хватают меня за плечи и силой втягивают под брезент. Над передней частью кузова натянут брезент. Веселый парень, карие смешливые глаза, буйная шевелюра. Что это ему вздумалось спасать меня от дождя? Отворачивается и больше не смотрит в мою сторону — как будто он тут вообще ни при чем. Понятно — он с девушкой и еще какими-то приятелями, их целая компания. А мама осталась стоять в задней части под ливнем. Жалко ее, но что я могу поделать?
Проехать нам удается не больше километра — колеса безнадежно увязают в жирной черной грязи, машина буксует, мотор глохнет.
— Все, приехали, слезай, кавалеры и барышни! — командует водитель.
Пассажиры послушно выпрыгивают прямо в грязь — предварительно разувшись. Ноги-то свои, а обувь, она денег стоит. Мама спускается последней. Вид у нее убитый, на лице горькая безутешная обида. Молчит, но капли дождя мешаются со слезами. Насквозь промокла, редкие прядки волос прилипли к черепу, платье облепило живот… Понятно без слов: никому не нужна, брошена на произвол судьбы, форменное издевательство… Меня, меня, а не ее эти наглые типы втащили под брезент…