А. Кокотов. Над черным зеркалом. СПб., “Борей-Аrt Центр”, 1999, 68 стр.
К сожалению, Алексей Кокотов не принадлежит к поэтам, хорошо известным читателю. Увы. Между тем “Над черным зеркалом” — событие в отечественной поэзии; попытаюсь объяснить почему.
Большинство современных стихотворцев весьма неряшливы в размерах и рифмах, точнее, те (далеко не все) из них, которые вообще применяют размер и рифму. Можно, конечно, кивать на вездесущий Запад, выведший оные под корень. Или поминать километры правильно зарифмованных, расчетливо выверенных стихов, производимых на территории возлюбленного Отечества. Но речь не об этом. С Запада мы запросто вывезем “мерседесы”, компьютеры, умение правильно потреблять текилу, но поэзия у нас своя, наша: ее мы должны сохранять в истинном и приличествующем ей виде, который придают именно размер с рифмой. С другой стороны, говоря о неряшливых поэтах, я именно “поэтов” и имел в виду, а не записных стихопроизводителей. Книга Алексея Кокотова есть пример влюбленности настоящего поэта в русскую метрику и рифму.
“Над черным зеркалом” состоит из трех частей: собственно стихов, собранных под заглавием “Над черным зеркалом”, и двух поэм: “Строфы Ионы, Пророка из Гафхефера” и “Кавказские строфы”. Открывается книга несколькими стильными (и сильными!) сонетами (М. Л. Гаспаров отметил бы смешение в них “шекспировского” и “итальянского” типов); затем автор балует читателя другими стихотворными формами; отмечу для примера прекрасное стихотворение, начинающееся строчками: “Илья-пророк, под вечер бороздя / Повозкой небо, метил в нас октавой...” — излишне говорить, что состоит оно из двух октав. Замечателен также цикл “Русский квадрат” с его несколько неожиданно блоковским финалом “И сбываются вещие сны. / К небу пламя встает на Востоке” и программные “Заносчивые ямбы”. Из двух поэм, кажется, сильнее вторая, использующая четырехстопный хорей в русле традиций русской поэзии — от “Бесов” и “Дорожных жалоб” Пушкина до “На высоком перевале...” Мандельштама — для “путевых”, “путешественных” описаний.
Предвижу неизбежное ворчание по поводу “культурности” “Над черным зеркалом”. Современная критика, объевшись всяческими интертекстуальностями, жаждет “подлинности” и “неискушенности”. Кажется, скоро вспомнят и о “человеческом документе”. Бог с ней, с критикой, бедной жертвой деконструктивистской интоксикации . Культурность поэзии Кокотова совершенно естественна, чуть суховата, по-британски сдержанна; нет в ней и глумливой столичной центонности, и холодного блеска питерского классицистического несессера. Все дело в местонахождении автора: он не снаружи Культуры , он — внутри.
В. А. Жуковский в воспоминаниях современников. Составление, подготовка текста, вступительная статья и комментарии О. Б. Лебедевой и А. С. Янушкевича. М., “Наука”, “Школа „Языки русской культуры””, 1999, 726 стр.
Героические издатели серии “Языки русской культуры” выпустили в свет огромный (по своему обыкновению), прекрасно изданный (тоже традиционно) том воспоминаний современников о Жуковском, дополненный тридцатью пятью стихотворениями, посвященными поэту, пера разнокалиберных авторов XIX века: от Андрея Тургенева до Владимира Соловьева. Эта увлекательная книга, в которой благодушный “балладник” отражен в нескольких десятках зеркал — от парадных (таких, как отрывки биографического сочинения К. К. Зейдлица “Жизнь и поэзия Жуковского”) до маленьких дамских (мемории А. О. Смирновой-Россет), не говоря уже о совсем крошечных осколках, — производит странное действие на вдумчивого и чувствительного читателя. Уж слишком хорош поэт! И добр, и благороден, и нежен, и заботлив, и ребячлив, и (конечно же!) религиозен! Желчный выпад Н. М. Коншина не в счет, комментатор утверждает, что “Коншин плохо знал Жуковского” и именно отсюда его подозрительная готовность “усомниться в легендарной доброте и отзывчивости Жуковского, неоднократно описанной близкими поэту людьми”. То-то же! И все-таки. Поневоле хочется найти чертовщинку, грешок, морщинку, мимолетную гримаску на нравственной физиогномии пожилого ангела. Я внимательно изучил весь объемистый том и ничего сомнительного, кроме следующего, не обнаружил (пишет Петр Андреевич Вяземский): “В этом доме Жуковский, вероятно, часто держал на коленях своих маленькую девочку, которая тогда неведомо была его суженая и позднее светлым и теплым сиянием озарила последние годы его вечеревшей жизни” (кстати, см. начало стихотворения Тютчева “Памяти В. А. Жуковского”: “Я видел вечер твой. Он был прекрасен!”). Читал ли это Набоков, сочиняя на других берегах Атлантики историю другой маленькой девочки, посиживающей на коленях другого вечеревшего господина? Впрочем, к стихам Жуковского это (как и все остальные воспоминания) никакого отношения не имеет. Мемуарная полова.