В книге можно обнаружить несколько прекрасных прозаиков. Как обычно, гениален афористичный Вяземский: “В жизни каждого таится уже несколько заколоченных гробов” (стр. 187), а Вигель, кажется, придумывает гениальное определение поэзии, одновременно с ним придуманное французами, только звучит оно несколько по-иному: “...по крайней мере он (Жуковский. — К. К. ) создал нам новые ощущения, новые наслаждения” (стр. 164). Галльский вариант более физиологичен: “новый трепет”.
Е. Э. Лямина, Н. В. Самовер. “Бедный Жозеф”. Жизнь и смерть Иосифа Виельгорского. Опыт биографии человека 1830-х годов. М., “Языки русской культуры”, 1999, 560 стр.
Еще одна безукоризненно изданная книга в той же серии. Трудно определить ее жанр. Французские создатели школы “Анналов” внесли в историографию материал, на который великие Гиббон, Трейчке, Тьер, Стаббс высокомерно не обращали внимания, — повседневность. Фактически они сформулировали новый объект исследования, а значит, и науку. После этого появилась “микроистория”, попытавшаяся внедриться в жизнь, быт, мысли и верования самого обычного человека: III века н. э., XIII века н. э., XX века н. э. Долгое время мне оставалось непонятным — а чем хуже X I X век? “Чистым” историкам не до того — они продолжают азартно скрещивать марксизм с “цивилизационным подходом”, яростно осуждать всяческую гумилевщину. Между тем в истории литературы и изящных искусств стали появляться исследования частных жизней второстепенных персонажей русской культуры; чем дальше, тем второстепенней становились персонажи. И вот появилась биография Иосифа Михайловича Виельгорского, друга великого князя Александра Николаевича, Жуковского, Гоголя. Обстоятельное исследование, далекое от слащавых ахов по поводу монархической России, от въедливых дознаний на уранические темы (по поводу не очень понятных отношений И. М. Виельгорского с Гоголем), от вездесущего социологизма, есть, на мой взгляд, живой укор “практикующим” специалистам по отечественной истории прошлого века.
В “Дневнике” Иосифа Виельгорского записан его разговор с другим Иосифом — Россетом. Вот этот примечательный отрывок: “Между прочим, заговорили о правительстве и Государях наших в том отношении, что они делают, что хотят. „Зато когда они нехороши, — сказал Россет, мы тоже делаем, что хотим; отправляем на тот свет””. По-моему, это сказано не хуже знаменитого “самодержавия, ограниченного удавкой”.
Борис Поплавский. Сочинения. Общая редакция и комментарии С. А. Ивановой. СПб., “Летний сад”; Журнал “Нева”, 1999, 448 стр.
Есть шанс, что скоро нас ждет “мода на Поплавского”. Дело тут (увы), скорее всего, не в самих стихах поэта, а в его — “царства монпарнасского царевича” — имидже (прошу прощения за богомерзкое слово), его “тщательно обдуманном костюме путешественника”, его бессонных тусовках в ночных кафе, его культуризме, его кокаине. Кто-то любит Де Куинси — писателя, кто-то — торчка. Кто-то попа, а кто-то — попову дочку.
Но и без стихов здесь дело не обойдется. Силовое поле, созданное “великой четверкой” русской поэзии, ослабло уже давно. С самодискредитацией концептуализма увядает и интерес к обэриутам. Некоторые облюбовали себе Кузмина, некоторые — позднесоветскую поэзию, есть вполне плодотворные вылазки в есенинские переулочки, в блоковские ресторанчики. Поплавский был бы здесь не лишним.
Будто предчувствуя все это, журнал “Нева” и издательство “Летний сад” выпускает большой том стихов автора “Аполлона Безобразова”. Издание сделано вполне удовлетворительно. Не знаю, может, у специалистов оно и вызовет некие нарекания, но для читателя этот том удобен и полезен. Разве что издевательски мелкий и слеповатый шрифт наводит на тяжкие воспоминания о нищете самого автора.
Здесь не место рецензировать содержание книги. Поплавский — поэт известный, богато отрецензированный. Стихи его небрежны, вяловаты и порой волшебны. Набоков в той из автобиографий, которая была предназначена для иностранцев, и не помышлявших о существовании поэта Поплавского, великодушно хвалил его стихи за “гулкие тональности” и весьма романтично называл автора “дальней скрипкой среди близких балалаек”. В “Сочинениях” Бориса Поплавского эта скрипка слышна почти постоянно, хотя и на фоне декадентских гобоев: “Так впрыскивает морфий храбрый клоун...”