Они поднялись на дамбу.
Внизу быстро несла свои воды чешуйчатая Прегель, освещенная заходящим солнцем.
— Господин пастор говорил, что храмы строят люди, они же их и разрушают, и в этом нет ничего страшного, — сказала Элоиза. — Герострат разрушил храм Артемиды Эфесской, ну и что? Дело даже не в том, что им владела безумная идея, и не в том, что потом греки на месте разрушенного построили еще более красивый храм... — Она вдруг замолчала.
— А в чем?
— Я вдруг подумала, что для многих из тех, кто видел первый храм, но не смог увидеть второй, первый остался прежним чудом... прекрасным... Я даже думаю, что могли найтись люди, которые нарочно не пошли любоваться новым храмом, чтобы не разрушить образ, сохранившийся в памяти...
— Потому что образ прекраснее здания, которое можно потрогать руками, — сказал майор. — Материальная красота тленна. Иная — бессмертна. Но ведь люди смертны, Элиза. Правда, есть такая штука — память, — тотчас перебил он себя. — Мы до сих пор знаем о Герострате и о том, что сожженный им храм был одним из чудес света. Остальное довершает наше воображение... Тысячи образов прекрасного, может быть, даже не похожие на исчезнувший оригинал и тем более — друг на друга, но все эти образы и есть прекраснейший храм Артемиды, то есть образ красоты... Извините! — Он с трудом прикурил, повернувшись спиной к ветру. — После ранений в голову... мне дважды делали трепанацию черепа и хотели списать из армии к черту... но во второй раз хирург что–то придумал и заделал отверстие костной пластиной... чужой костью... — Он с усилием улыбнулся Элоизе. — Когда я его спросил, чья это кость, он довольно сухо ответил, что не интересовался ее происхождением — национальностью и прочим... его интересовали только краниометрические данные... Я математик, до войны был учителем математики, поэтому все эти термины запоминаю с ходу... Иногда бывают жуткие боли, особенно когда не выспишься, — спиртом лечусь, а до войны пил только шампанское... вино “Северное сияние”... ну, да вы не знаете...
— А третий раз? Вы говорили, что вы трижды ранены.
— Это не имеет отношения к голове. — Он взял ее под руку. — Что еще говорил ваш пастор? Он говорил, что фокус, который прошел с храмом в Эфесе, не проходит в случае с природой? Она сама себя делает... Разве что с людьми... но тут такие фокусы...
— Вы вспоминаете жену?
— Нет, дочку. Извините, не жену. Почему я перед вами извиняюсь? Черт возьми, только потому, что ваш жених погиб в Африке, а не под Ленинградом... наверное... Простите. Ваш жених тут ни при чем, конечно. Как и моя жена.
— Мы даже не целовались, — сказала Элоиза. — Вас зовут Петером?
— Петром. Петр — значит “камень”. На котором зиждится здание Церкви Христовой. Петр. А вы Элоиза. Чушь, Господи! Завтра–послезавтра Пьер Лавренов отправится на свидание с братьями во Христе из дивизии СС “Мертвая голова” — и что останется? Что будет? Речка останется. Чешуя золотая. Кто–то увидит, вот вы видите и запомните, а я не вспомню, потому что убьют... Тьфу!
Он сердито погасил окурок носком сапога.
— Знаете, пойдемте домой... то есть к старухе... Зря я вас потащил сюда... Женщины мне противопоказаны, как видите: начинаю нести чушь... Слава Богу, все скоро кончится, восстановите свой собор — прикроете срам, так сказать, вернетесь к книгам и картинам... Сказал же как–то ваш Ницше, что искусство существует для того, чтобы мы не умерли от правды. А мне предстоит как раз за нею и отправиться, за правдой, и со своей правдой меня встретят парни из “Мертвой головы”... Надо выпить. Отвернитесь!
Она послушно отвернулась. Он снял с пояса флягу и сделал несколько глотков. Закурил. Присел на корточки у стены собора.
— Сколько глупостей могут наговорить друг другу люди, встретившиеся всего–то на несколько часов... Чужая кость, наверное, дает о себе знать. Иногда я с нею разговариваю... не с костью, то есть, а с тем, кому она когда–то принадлежала... Опять глупости!
Она присела рядом.
— Но еще хуже, если люди эти глупости промолчат. — Улыбнулась. — Всю жизнь будут жалеть, что промолчали. Если хотите, я могу и сегодня помыть ноги с мылом. Вам понравилось?
Он проснулся от нового запаха — от нее пахло солдатским мылом и какой–то душистой травой. Он взял ее за руку — теплая.
— Спасибо, Элиза, но все–таки не надо этого делать... наверное... Дело не в жене и не в дочери, дело вообще не в женщинах и не в чужой кости, даже не в памяти...