Быть разным. Различным, но не безразличным, не безличным и отличным
от заграничного. Хочется быть.
И что написано хорошо, да будет признано хорошим!
А что написано плохо, да будет признано плохим!
Как бы они ни и сколь бы оне не.
Каждый — сам. Один лучше, другой еще лучше, кроме тех, кто не сам (но тоже
по-своему), и тех, кто уж чересчур сам (как все).
Да будем мы разными, но хорошими.
Да будем мы радоваться различию больше, чем сходству, и наоборот.
Да будем мы, будем! Когда-нибудь — обязательно”
(http://levin.rinet.ru/TEXTS/unik.htm).
Мне кажется, Левин точно высказал ту мысль, к которой я пытаюсь подобраться. Да, хочется быть разным. Не хочется укладываться в рамки профессии, или специальности, или проблемы. Но главное, разным быть можно. Не последовательно, по полочкам, сначала одним, потом другим, а сразу всем — целым человеком. Можно предъявить себя читателю-слушателю-зрителю во всех своих проявлениях. Так, как это делает Александр Левин — человек-оркестр.
При всем многообразии материалов, составивших сайт, в нем нет ничего лишнего, ничего, что не прошло бы придирчивый авторский контроль. На сайте нет гостевой книги, с неизбежными для нее визитами случайных людей, оставляющих свои не всегда блещущие умом и сообразительностью посты. И это тоже выбор.
Но гостевая книга может стать главным инструментом и методом организации “Личной страницы”: если нам интересно говорить с человеком и слушать человека, видеть его немедленную, сиюминутную реакцию, если человек такой азартный и острый полемист, как Дмитрий Галковский (http://www.samisdat.ru).
Интересны не “Бесконечный тупик” и не “Разбитый компас”, а сам Галковский — резкий и глубокий мыслитель. Гостевая книга — это его жанр. Не очень важно, о чем он пишет, все равно получается свежо и ново. С ним не хочется спорить, даже если и не соглашаешься, его хочется слушать. Как раз спорить просто, а соглашаться трудно. Галковский — это такой сетевой Сократ, козел-провокатор — не ходите за ним, бараны: сгинете. Захватывает не тема, не аргументация, не стиль, а предъявленный процесс мышления, сами изгибы русла, а что там течет, хрустальной чистоты вода или царская водка, не главное.
Когда пашут целину, сначала мощный плуг переворачивает многолетнюю дернину. После него симпатичный лужок превращается в непроходимые нагромождения вывернутых пластов. Должен пройти культиватор и разбить комья, потом их нужно разборонить, и только после этого можно что-то сажать, выращивать, собирать урожай. Но сначала — плуг. Это и есть Галковский. Он вспахивает слои культурной мифологии, слежавшиеся до полного окаменения, сросшиеся, как трехсотлетний газон. Меня не очень трогают судьбы русского масонства или еврейства, меня не занимает, напал Сталин на Германию или Гитлер на Россию, мне, строго говоря, наплевать на черносотенцев, краснобольшевиков, белогвардейцев, голубых, розовых, крапленых, коричнево-кофейных... Все так, пока о них говорит кто угодно, кроме Галковского, когда заговорит он, я буду слушать. В Сети я мог наблюдать Галковского как явление в естественной для него среде. Но вот последняя запись, сделанная Галковским в гостевой книге на своем сайте:
“Поздравляю всех с Новым годом и с началом процесса перехода в новое столетие и тысячелетие. Сподобил Господь увидеть!
Менее всего ощущал себя человеком XX века. Детство и юность — это скорее век XIX, далее — XXI. Мое первое чувство при виде компьютера: „Наши пришли!” Это было ощущение контакта не с советским человеком, а с чем-то серьезным. Реальным. Я записал в дневнике: „Розанов вышел в больничный коридор, где раздавался равномерный гул вентилятора. Его как будто схватило за волосы, он чуть не сел на пол от ужаса: „Ведь мы все умрем!” Розанов умер, а вентилятор гудит в моем компьютере. И снова охватывает ужас смерти.
Все-таки восстановление связи, преемственности. Люди перестали писать письма в начале ХХ века и начали снова — в конце. Проклятый устный век, век смерти. Сталин сказал: „Некоторые товарищи у нас боятся. А зачем боятся? Бояться не надо. Надо работать!”
Но ничего. Письменное слово — вечно. Устное — исчезнет как дым. Через пять лет о ХХ веке со всеми его ужасами никто не вспомнит. Возникнет новый мир, новая реальность. Это и будет лучшей формой мести — „забыли”.