Тут Боб, мой друг-крепыш, влез в автобус.
— Вообще какой-то отвязанный народ! — кивнул через окно на дикого всадника, который, прорвавшись через полицейских на верблюдах, пожилую японку на лошадь посадил. Коллеги наши послушно в пирамиду лезли, в гигантский этот гроб, а мы с Бобом снова вместе оказались, не захотели «гробиться». Ночью в притон какой-то пошли. Был там полумрак — а танец живота, дребезжа монетками на талии, исполнял почему-то мужик, что нам не понравилось.
Потом нас всех на море отвезли.
Утром лежал я перед отелем, на плотном песке, и глядел, как смуглый смотритель пляжа кормил ибисов (аистов по-нашему). Белого и черного. Как ангелы, они хлопали крыльями за его спиной, а он входил в прозрачную воду на тонких ногах (таких же почти, как у птиц) и, наткнув на крючок какую-то крошку, кидал леску, свернувшуюся кольцами, и почти сразу выдергивал. И в воздухе мелькал серебристый язычок — пойманная рыбка. Он отцеплял ее от крючка, брал в темный кулак с желтой ладошкой, заводил его за спину и разжимал. Один ибис — строго по очереди — делал грациозный шаг и склевывал рыбку.
До бесконечности нельзя на это смотреть — надо идти звонить.
Ну и мороз, кондиционированный, в этой будке, в знойной-то Африке!
— Алло! Алло!.. Отец?
Чье-то сиплое дыхание… На грани вымирания они, что ли?
— Алло… — голос отца, но абсолютно безжизненный.
— Ну как вы там?
Пауза. А вдруг все нормально у них? Делает жизнь подарки? Нет? Что он молчит так долго? Тут каждый вздох — цент!
— …Плохо, — чуть слышно произнес он. — Ты когда приедешь?
А сам он пытался что-то улучшить? Он мужик или нет? Или главное для него — «сына порадовать»: мол, бросил ты нас!
— Что значит «плохо»? — домогался я. — Как Нонна?
— Нонна… не поднимается, — вяло ответил.
— Что значит — не поднимается?! — орал я.
— Что ты орешь. Приезжай и посмотри, что это значит.
— Так Насте позвони! — закричал я.
— …Хорошо, — абсолютно безжизненно ответил. Потом вдруг слегка оживился: — Так Настя тут.
— Тут? Так чего ж ты?! — (На хрена мы тут деньги роняем?) — Давай ее!
После долгой паузы трубка брякнула. Хорошо, что не на рычаг ее положил! Удалился с задумчивой трелью в штанах. Хорошая слышимость!
— …Алло! — трубку наполнил наконец мощный голос дочурки.
— Здорово! — жизнерадостно произнес я. Раз дезертировал — то надо уж изобразить радости Африки. — Ну как там у вас?
— У нас все плохо! — (Хоть бы голос убавила — зачем вещать на весь мир?) — Мамулька полностью вырубилась: уверена почему-то, что ни в какой не Африке ты, а в квартире напротив. Выбегает, орет! Пришлось Стаса вызвать!
— …из больницы, что ли?
— Ну а откуда ж еще?!
Тоже, похоже, не совсем уравновешенна!
— Говорит — срочно надо ее…
— В больницу?
— Ну… — Настя понизила голос: — Она рядом тут…
— Вен-чик? — вдруг донесся голосок Нонны. — Так дайте же его мне!
— Лежи! — рявкнула Настя. — …Она под капельницей у нас.
Господи!
— Ну ты не волнуйся, отец! — заговорила Настя наконец бодро. — Лекарства закуплены, делаем все… Ну, дать трубку ей? Только недолго!
Долго я и сам не смогу.
— Вен-чик, — ее голосок, — …как я рада-то!
— И я рад.
Ажно вспотел в этой морозной будке.
— Ты когда прие-н-дешь?
С нашими буквами говорит!
— Скоро уже!
Всех отравил уже своей ложью!
— Ну, держитесь там! — выкрикнул я.
Обрыв связи. Пять минут, мною заказанных, истекли. Из холодной будки вывалился в теплый, уютный холл. Солидные, благополучные люди, медовый трубочный дым. Упал в кресло. Посидел. Потом вышел на жару. Тупо смотрел: перед сухою канавой яркий арабский бульдозер, разрисованный цветными буквами-червячками… Веселый народ!
Потом я потел в тесной многонациональной толпе в сердце пустыни, перед шатром кочевым, делил общий восторг, наблюдая, как мамаша в парандже жарит на верблюжьих какашках (альтернативное топливо) темные лепешки и дает их чумазому ребенку. И нам надо так!
Глава 5
— Какая там Старая Русса! Мы еще Деменск не проехали! — Боб небрежно, одним пальчиком, рулил.