«Культура сдается на милость технократии почти без боя. Больше того, если Платона, Декарта, Канта, не говоря о „материалистах“, можно оценивать откровенно презентистски, антиисторически, можно даже поносить, то о Фуко, Деррида, Рорти говорить принято с пиететом. Допустимы небольшие сомнения и почтительно вопрошающие замечания, которые бы не портили общего стиля ученического освоения их идей. Критиковать постмодернизм политически некорректно, на это могут решиться одни отъявленные консерваторы и реакционеры. А для стремящихся искренне разобраться в нарочито усложненных терминологических хитросплетениях постмодернистского философствования заготовлена западня: вас обвинят в стремлении к „репрессивной ясности“. Как крысолов, выманив своей дудкой жителей крепости, привел их к врагам, так постмодернистская философия выманивает людей из жизни и культуры (выделено мной. — П. К.), оставляя беззащитными перед субстанциальной и концептуальной агрессией искусственной, техногенно-виртуальной среды». Однако «постмодернистская философия не просто игра в бисер на компьютере или продукт чьего-то недоброжелательства. Она имеет объективные причины, главная из которых — саморазвитие техногенной реальности. Но у традиционного биосоциального человека еще больше причин бороться за продолжение собственного бытия и сохранение адекватного ему состояния и образа мира».
У. Макбрайд. Глобализация и межкультурный диалог. Перевод с английского Д. Лахути. — «Вопросы философии», 2003, № 1.
Профессор американского Университета Пэрдью, член Совета директоров Международной федерации философских обществ мог бы после эпиграфа из Киссинджера («Главный вызов состоит в том, что то, что обычно называют глобализацией, на самом деле просто другое название господствующей роли Соединенных Штатов»; 1999) вообще ничего не писать. Своего президента он именует исключительно «президентом de facto м-ром Бушем», вынуждая переводчика объяснять в сноске, что «автор, очевидно, имеет в виду незавершенность подсчета голосов в штате Флорида во время последних президентских выборов в США, когда Буш победил с перевесом всего в несколько десятков голосов». В общем, только что «сраным ковбоем» не кличет. Очень жесткий, эмоциональный и познавательный текст «с того берега». Вот его финал: «<…> я хотел бы призвать неамериканцев соблюдать критическую дистанцию от всякого рода утверждений о том, что думает или не думает „американский народ“ или „американские интеллектуалы“, и особенно призвать их постоянно противопоставлять идеалы свободы, демократии, прав человека и гуманного социального обеспечения текущей американской практике, столь далекой от этих идеалов. Ключевое слово, которое следует из всего этого запомнить, — это, конечно, „лицемерие“. Лишь бросив такой глобальный вызов гегемонической культуре, мы сможем избежать тех кошмарных видений, которые я обрисовал выше, и сохранить надежду на то, что мы сумеем вообще сохранить межкультурный диалог в наступившем третьем тысячелетии Общей Эры».
Афанасий Мамедов, Исаак Милькин. Морские рассказы. — «Октябрь», 2003, № 1.
Два замечательных трогательных (и трагических) рассказа: «Ы..?» и «Баковая травля». В соавторстве, как хотите. Жаль, Конецкого нет, он бы оценил, особенно второй. Хотя морская тема здесь ни при чем, собственно. Это лишь декорации, хотя и весьма правдоподобные.
Новые имена. — «Октябрь», 2002, № 12.
Как всегда (20 лет уже), двенадцатая книжка журнала отдана молодым. На сей раз двенадцать новых имен «Октябрь» выудил не только из редакционной почты, но и из результативного архива Второго форума молодых писателей, из собрания рукописей на соискание премии «Дебют». Географически выбор авторов тоже весьма разнообразен.
Тем не менее вашему обозревателю так и не удалось ничего отобрать из новой поэзии, где особенно важна самостоятельность интонации. Что же до прозы, то самое печальное в ней то, что, читая, видишь, как все это писалось. «Мастерство такое, что не видно мастерства» — не про них. Казалось бы, прозаические авторы всегда менее предсказуемы, чем поэтические. Но вот начинаешь читать рассказ Ольги Беловой «За голубыми небесами»: «После смерти Валерка Мохов попал в ад…» И — все. Уже понимаешь, что будут ангелы, смятения, пейзажи-картинки, запоздалое раскаяние. Так и есть. Алексей Радов («Сказки») давит на меня своим мрачным шокингом, своей «забормотанностью». Пугает, а не страшно. Скучно отчего-то.
Но вот по-петрушевски страшный рассказ Ольги Шевченко «Зывезда», эпизоды из жизни некоего общежития, дэцепэшник и томящаяся дева, беспричинное избиение убогого соседа, темное и светлое, озверелое и жалостливое, — срабатывают. На боль реагируешь. А там она есть, изначально была заложена, когда автор садился за свой компьютер или машинку.