— Еще бы! Он был гений, а я — пацан. Я скоро эти стихи опубликую”.
См. здесь же стихотворение Андрея Вознесенского 1980 года “Прощание с книгой”.
См. здесь же новое стихотворение Евгения Евтушенко “На „хвосте””, посвященное Андрею Вознесенскому.
Виктор Переведенцев. Вдовья страна. — “Новое время”, 2005, № 4, 30 января <http://www.newtimes.ru>.
“„Новые явления российской смертности” — так назывался <…> доклад А. Ивановой и В. Семеновой из ЦНИИ организации и информатизации здравоохранения. Процитирую принципиально важное место этого доклада. „В настоящее время у нас сформировалось два типа смертности — характерных, так сказать, для ‘чистой публики‘ (выражаясь языком классиков) и ‘народа‘, которые умирают от разных причин и в разных возрастах. И поскольку ‘народа‘ у нас несравненно больше, чем ‘чистой публики‘, мы имеем те показатели продолжительности жизни, которые ставят нашу страну на 80 — 100-е место в мире по этому показателю. Нельзя сказать, что социальная дифференциация смертности отсутствовала в дореформенный советский период, но масштабы ее были совершенно иными, и она не выступала в качестве значимого фактора динамики продолжительности жизни”…”
Илья Переседов (Институт Богословия и Философии, Санкт-Петербург). День муравья. — “Мы”. Православный общественно-политический журнал молодежи России и Русского Зарубежья. 2005, № 1 (34).
“Необходимо категорически отказаться от празднования этой даты [7 ноября] в любой форме и под любым именованием”.
О 23 февраля см.: Виктор Тополянский, “Праздник, который не в ладу сам с собой” — “Континент”, 2004, № 122 <http://magazines.russ.ru/continent>.
Аркадий Первенцев. Исход. Из “Дневников” писателя. — “Москва”, 2005, № 1.
В журнале “Москва” (2001, № 6) уже публиковались дневниковые записи Аркадия Первенцева, описывающие первые московские месяцы войны перед началом массовой эвакуации населения, теперь — продолжение. “Паника, охватившая Москву, и временное безвластие очень слабо колыхнули остальные области, лежащие на пути нашего отхода. Правда, это развязало настроения и языки. Мы встречали крестьян, которые ругали советскую власть открыто и говорили нам, что лучше жить сытым рабом, чем голодным свободным. Мы видели разнузданные страсти колхозников, открыто ждущих прихода Гитлера, мечтающих о смене режима на англо-американский, демократический. Но власти сидели крепко на своих местах, и защита столицы заставила притихнуть эти настроения… Город гудел, особенно окраины. Рабочие крупнейших заводов ругали власть и угрожали. Решение о взрыве метро и заводов было встречено с колоссальным недружелюбием. По городу шныряли агитаторы, подбивающие народ на восстание. Но система все же была крепка своим прежним авторитетом, в городе была армия, и попытки мятежа в широком плане были бы, конечно, обречены на неудачу” (запись от 19 ноября 1941 года, город Молотов).
Василий Пичул. “Лучше Красного знамени ничего нет”. Беседу вел Евгений Гусятинский. — “Искусство кино”, 2004, № 10.
“Мне предложили сделать фильм про Сталина. Я никогда в жизни ничего про Сталина не думал, кроме того, что в меня вбивали, пока воспитывали, — книгами Солженицына, Шаламова. <…> Но при этом — скажу сейчас чудовищную вещь, извинившись перед всеми родственниками жертв сталинских репрессий, — я попытался рассказать о Сталине как о персонаже шекспировской хроники. Например, как о Ричарде III. Во времена Ричарда III кровь тоже лилась рекой, но когда мы смотрим Шекспира, мы не переживаем за убитых, мы думаем о том, кто убивает, — и это гораздо интереснее. <…> Встречаясь и общаясь с людьми, современниками Сталина, я понял, что он был великим императором. Естественно, вся русская история абсолютно фальсифицирована. Все, что преподают детям в школах, не имеет никакого отношения к реальной жизни. Сделав фильм, — опять скажу страшную вещь, — я стал сталинистом, я стал поклонником Сталина как шекспировского персонажа. <…> Приехав в Гори и увидев яму, в которой он родился, я понял, что, поднявшись из этой ямы и став одним из великих императоров мира, Сталин проделал колоссальный путь. Другой вопрос, что этот путь проложен по трупам, но в России по-другому не бывает. <…> Но если бы эти вожди (и другие) не убивали, убивали бы их. И это ужасно. Но этот ужас сопутствует всей нашей истории. <…> И Хрущев сам по себе — такой же убийца и палач, как и остальные. <…> Самое сильное из того, что мне показали, — это библиотека Сталина. Сталин читал по-английски. И не просто читал, еще и делал пометки. <…> Когда Сталина называют ничтожеством, это неправда. Сталин был великим императором, диктатором, палачом, убийцей. Надо понимать, что его масштаб несоизмерим с нашим пониманием действительности”.