Герои этих рассказов — бизнесмены, и это не случайно. Именно деловые люди, по Новикову, первыми попадают в ловушку схематичной, инерционной, предсказуемой жизни. Именно они воображают себя “в праве своем”, вдыхающими “заслуженный воздух”, всесильно контролирующими свою судьбу. Мир бизнеса, наиболее ярко воплощающий хищнические законы общества, изображен Новиковым сатирически, как мир псевдосвободы и псевдосилы.
Любопытен сюжетный ход: в каждом из этих рассказов герой-везунчик, герой-богач по ходу жизни оказывается сопоставлен с кем-то, представлявшимся ему неполноценным. Зеркальным братством с бизнесменами оказываются связаны пенсионерка (“Подпись Домина”), пьяница (“Красивые люди”), бомж (“Sectio”), инвалиды (“„Накормимте же голубей””) и фантастическая сирота — девочка-клон, донор органов для богатых больных (“Кло”). Пенсионерка осмеливается противостоять мифической власти всесильного Домина. Инвалиды, которых наняли как щит от налогов, оказываются честными работниками и лихими, как будто из племенных жреческих времен, танцорами, и, по иронии судьбы, именно одного из них вынужден просить о помощи хозяин “инвалидного” магазина. И как бы ни казался немец Адольф правильней, удачливей и “красивей” русского пьяницы дяди Пети, итог их судьбам, на миг пересекшимся на русской свадьбе пасынка Адольфа, автор подводит по-своему — по мерке отпущенной им свободы, по качеству их порывов. Смерть дяди Пети описана как прекрасная, потому что в ней выразились радость и воля всей его жизни. “Дальнейшая” же — после того русского, свадебного, лихого дня — “судьба Адольфа неинтересна”.
Сложнее отношения богача и убогого в рассказе “Sectio”. Когда-то по легкомыслию погубивший бездомного, герой не сумел избавиться от чувства вины и постепенно стал доживать жизнь своей невольной жертвы. Притча о гордыне повторится, когда он, уже сам бомж, встретит похожего на себя самоуверенного молодого человека — своего тезку и второго героя рассказа. Пока бывший властитель жизни вспоминает о страстях и страданиях своей судьбы, его уже вскрывает его молодой двойник: безымянно умерший на снегу, бомж стал учебным пособием для студентов-медиков. В образе этой погубленной жизни видно предупреждение молодому гордецу, и мы гадаем: что победит в нем — соблазн легкого успеха или трудные мысли о его неоднозначности?
Герой рассказа “Кло” — типичный герой Новикова, разочаровавшийся во всем, от любви до власти, — оказывается в больнице: отказали почки. Друг-врач обещает ему легкое, дорогое и беспроблемное излечение: наука, мол, ушла вперед, были бы деньги за ней угнаться. Герой, переживая открывшуюся напрасность всей жизни, выискивает у себя какое-нибудь достижение в прошлом — но тут же понимает, что это самообман, что достижение если возможно, то только впереди, и потому выздоровление для него — не просто шанс продлиться, но и возможность дожить до оправдательного момента. Однако выясняется, что времени выжидать у него уже нет: шанс дан ему уже сейчас, в этой клинике, в миг, когда узнал, что симпатичная, живая и человечески настоящая девочка Кло, сбегавшая из своего отделения к нему поболтать, — его донор, жертва ради продолжения его сомнительной жизни. Полиция одного гетто убивала заключенных другого, чтобы выжить, — думает герой, — но сам он, теперь не жилец, но и не “мембер взаимной охоты”, смог вырваться за рамки общественного закона уничтожения других для себя.
Рассказ “Там, где зимуют тритоны” ( № 22 ) продолжает мотив обмана бесхитростных — как преступления против веры: девочка-дочь Аня, как и девочка-донор Кло оказываются безвинными жертвами ошибочной жизни героя, его шансом на искупление. Рассказ, реализующий сказочные фантазии, в контексте книги в самом деле похож на сказку — перед вечным сном, дыхание которого веет в заключительном произведении сборника.
№ 23. Рассказ “Муха в янтаре” открывал первую книгу Новикова. Теперь он книгу замыкает, становясь ее итогом и выявляя в себе удачу еще совсем раннего творческого порыва писателя.
В рассказе соревнуются Время и вышедший из повиновения ему, янтарем воспоминания застывающий момент. Время олицетворено в молоденьком лейтенанте, под чьим началом высадились на берег пять матросов медицинской службы для получения оборудования со склада. К его досаде, уставшие от службы матросы — оксюморонно названные автором “эпикурейцами” — вверяют себя не его мельтешащим приказаниям, а безмолвным велениям вечности, выраженной в “обычном летнем дне” — покоем, живописностью побережья, “благолепием хрупкого момента”. Пляж, полный загорелых купальщиц, пир с тюлькой и крымским портвейном, непривычный, с берега, вид моря — вот те самые моменты дня, которые запечатлеются в душах героев “в мельчайших подробностях” и “потом, через много лет” осветят их жизни “целительным восторгом полноты, незряшности жизни”. Несущееся будто сквозь героев Время, в котором — нашествие небытия, остановлено торжествующим в мире вокруг бессмертием, чей отблеск навечно остался в их душах, подобно тому как навеки утонула в янтаре, “жидком куске солнца”, “доисторическая муха”, с последним, мгновенным, счастливым знанием “на мушином лике” — что “смерти нет, а есть лишь окружающий тебя, невыразимо прекрасный мир, и ты в нем пребудешь вовеки”.