Оскорбленная, униженная донельзя Грейс облачается в свой дорожный костюм с чернобуркой и намеревается навсегда покинуть плантацию. Но не тут-то было. Этой девочке еще предстоит заглянуть в конец учебника и узнать истинное решение задачи, с которой она не справилась. Грейс в последний раз является на собрание, прихватив пачку долларов и книжку “Закона Мэм”. “У меня для вас два подарка. Вот деньги, которые подло проиграл Тимоти. Вот — подлый закон, по которому вы жили. Тут написано, что Тимоти оносится к VII категории — негр-хамелеон. Сейчас я найду страницу…” — “Страница сто четвертая…” — неожиданно подсказывает Уильям. И тут выясняется, что именно он, мудрый Уильям, много лет назад сочинил “Закон Мэм”. В момент отмены рабства Америка была не готова принять освободившихся рабов такими, как они есть. “Закон Мэм” стал способом выживания. Он гарантировал неграм работу, пищу, крышу над головой, возможность винить белых, а не себя в своей скотской жизни, возможность относительно комфортного существования в рамках общины для всех: гордецов, хамелеонов, клоунов, неудачников… И еще вопрос: кто тут, в Мандерлее, был рабом, а кто господином? Недаром старушка-плантаторша умоляла Грейс перед смертью сжечь злосчастную книгу. “Закон Мэм”, закон выживания слабых, несовершенных людей в жестоком, несовершенном мире, был продиктован белым — черными и в интересах черных. И они не собираются прощаться со своей властью. На последнем собрании, как сообщают Грейс, было единогласно принято два решения: 1. “Закон Мэм” остается в силе. 2. Грейс должна занять на плантации место Мэм. У нее нет выбора. Ворота заперты. Ее не отпустят.
Все, ловушка, тупик. Но Грейс — не их тех, кто сдается. Она идет на хитрость. По закону Тимоти должен быть наказан. Наказание негра на плантации — целый ритуал: снимают одну секцию изгороди, к ней привязывают провинившегося раба, закованного в колодки; в заборе образуется дыра, и у Грейс есть шанс улизнуть; тем более, что и папочка должен подъехать. Напоследок она, поигрывая бичом, позволяет себе обрушить на негров “фонтан красноречия”: “Я никогда не примирюсь с вашим рабством, с вашим неуважением и ненавистью к самим себе…” Но тут закованный Тимоти бросает: “Это же вы, белые, создали нас”, и Грейс, сорвавшись, хватает кнут и принимается пороть Тимоти что есть силы на глазах у потрясенных рабов.
Эту сцену наблюдает снаружи папа. Ирония заключается в том, что ровно на этом же месте, с такого же точно эпизода наказания Тимоти, прикованного к решетке, началась год назад героическая эпопея борьбы Грейс против рабства на одной отдельно взятой плантации. Увидев теперь, как дочка с энтузиазмом охаживает бичом черную спину провинившегося раба, папа решает, что с борьбой за свободу и справедливость у Грейс все сложилось как нельзя лучше, и… уезжает. Пятнадцать минут истекли. Когда Грейс, опомнившись, с боем часов выскакивает за ограду, она находит на земле только букетик гвоздик и прощальное письмецо от папочки. Даже время, демократическим путем выставленное на часах в Мандерлее, оказалось неверным. Что делать? Негры с факелами у нее за спиной готовятся пуститься в погоню, и Грейс очертя голову спасается бегством вверх по карте Америки… Куда угодно, только подальше от этих диких рабов, от этих непонятных законов жизни, которые ну никак не совмещаются с идеальными нормами свободы и демократии.
Что тут скажешь? Можно, конечно, посмеиваясь и потирая руки, объявить, что Триер снял убийственный памфлет на тему войны в Ираке, фильм о смехотворно бесплодных попытках американцев силой оружия навязать вчерашним рабам демократию. Что любые попытки такого рода заканчиваются кровью, горами трупов и позорным, унизительным бегством. Все так. Но парадокс заключается в том, что даже потерпевшая поражение, не справившаяся с задачей, позорно бежавшая Грейс воспринимается нами с симпатией и сочувствием, граничащими едва ли не с восхищением.
Так уж снят этот фильм.
В нем есть несколько фантастически красивых, выразительных общих планов, снятых откуда-то сверху, когда камера охватывает пространство действия целиком. Вот Грейс возлежит на красной кровати и читает книгу Мэм, а внизу стоят, выстроившись на “параде”, негры — каждый возле цифры, коей означена его “категория”. Вот поля после губительной бури — красные кучки пыли на белом полу, как пятна крови. Вот мертвая девочка в грубо сколоченном ящике: начав с ее лица, камера совершает головокружительный взлет, и мы видим маленькое тельце с нелепо подогнутыми ногами, одиноко затерянное где-то внизу, среди условно обозначенных крестов кладбища. Вот сбор урожая, когда люди в косых лучах льющегося из неведомого источника света волочат за собой белые длинные мешки с хлопком. Вот прилет ласточек — черные крылатые тени несутся, перечеркивая, как в картинках волшебного фонаря, белый макет Мандерлея с его колодцем, домиками и рисованными деревьями… Взгляд сверху — взгляд на людей, вовлеченных в неотменимый и вечный круговорот мироздания.