Я сидел и смотрел на отца.
9
— Я понял, — сопя, произнес отец. — У меня кровь из носа идет, когда я горячее ем!
Еще одно открытие, хотя не очень и радостное. При этом он довольно спокойно ел картошку с собственной кровью. Силен! И здорово, видно, проголодался после всех испытаний, ему выпавших — в том числе и вчера.
— Ч-черт! — Я скривился от боли. — Что-то челюсть моя совсем… разрегулировалась! С трудом налезает — и дикая резь! Аж слезы идут!
И все время струйка слюны с уголка рта стекает… об этом уж я не стал говорить!
— Да, — прибавил я. — Видно, пришло мое время болеть.
— Погоди! — Отец усмехнулся. — Еще мое время не прошло.
Мы смотрели друг на друга.
— Отец! Ты чего хулиганишь, в больницу не идешь? С вьетнамцами тут драку затеял!.. Международный скандал!
Отец, улыбаясь, смотрел. И про вьетнамцев, похоже, не забыл.
— Помнишь, — с усмешкой произнес, — что я тебе рассказывал, как я в крематории все рассматривал? Уж когда самого привезут — не увидишь ничего. А хотелось бы… еще посмотреть. — Он кивнул в сторону своего “поля”. Я тоже поглядел туда.
Выросло уже с метр. И довольно тучные колосья свисают. Что-то надо сказать?
— Но это плохо вроде бы, когда колосья свисают? — пробормотал я. — Стебли склонятся, перепутаются… комбайном будет не убрать.
Мы грустно смотрели друг на друга… Уж какой тут комбайн! И какая “уборка”?
— Ты… шпециалист! — усмехнулся батя. — В молодости я тоже стремился, чтобы он торчал… как штык! Стоит — значит, не полегает!
Мы улыбнулись с ним вместе, отметив явную аналогию с “мужскими проблемами”… но отвлекаться не стали.
— Но не всегда первое, что приходит в голову, самое удачное. Заметили, что когда колос торчит — вода в чешуйках скапливается, и некоторые свойства зерна ухудшаются. Видал — миндал? Так что… хотелось бы все это досмотреть.
Тут я понимаю его! “Хочется!” А остальное все ерунда. Даже на жизнь не хочется отвлекаться — а уж тем более на такую скучную тягомотину, как смерть!
Помню, как я писал свою книжку “Жизнь удалась!” — месяц вообще не выходил из дому. Нонна — она тогда еще веселая была — смеялась: “Вот ето да! Пишет “Жизнь удалась!” — а дома еды никакой и денег ни копейки”. — “Отлично!” — я говорил. И свое продолжал. При этом вполне могло быть, что деньги на сберкнижку уже пришли, за сценарий о детях. Но — некогда было! Ерунда! Главное — свое видеть, а деньги и прочее — чепуха! Предпочитал остатки картошки есть, но — не отвлекаться… Но тут, похоже, и “последняя картошка” уже кончается.
— А если… случится что? — пробормотал я. — Тут даже поликлиники нет.
— А, это уже не наша забота!.. Будет как-нибудь! Ведь не может такого быть, чтобы совсем никак не было? — Он лихо мне подмигнул. — Сделается как-то! Знаешь, как каланчу побелили?.. Повалили да побелили!
— А это кто?
С изумлением я смотрел на кудрявого мальчика, схожего с ангелом, — войдя в калитку, он, весело подпрыгивая, направлялся к нам. Чем-то он меня напугал. Увидел в окне нас с отцом.
— Здравствуйте! — вежливо произнес он. — Вы эту пшеницу будете сами убирать? — Он указал рукой на наше поле, длиной целых три метра.
— Это рожь, мальчик! — сказал я. — А ты что — юннат?