Мы ходим по Свиному займищу, где солдаты держат подсобное хозяйство, в том числе свиней. Режиссер ищет натуру. Ему нужно, чтобы Леша шел по тропе на фоне пустого неба. Я указываю ему на Змеиную горку.
— Почему Змеиная? — дергается он. — Опять легенда?
— Нет. Просто когда наступает весна, на южный склон сползаются змеи, чтобы погреться после зимней спячки, — говорю я.
— Б-р-р-р, — содрогается режиссер. — Ладно, давайте попробуем. Надеюсь, змеи поздней осенью уже ложатся спать?
Леша на фоне пустого неба идет по горке и тащит велосипедную раму.
Майор сидит в автобусе и безучастно смотрит в совершенно другую сторону. Даже обманывать его не надо. Режиссер делает отмашку, оператор снимает Лешку. Надо экономить пленку.
Сегодня счастливый день. Снимали сцену, когда Лешка сидит с отцом на крыльце дома. Отец спросил Лешку:
— Что там на небе, Лешка?
— А что там?
— Звездочки. Повторяй за мной. Звездочки.
— Так. Зез-дочки, — говорит Лешка шепелявя.
— Солнце.
— Сон-це...
— Луна.
— Лу-а...
— А еще что? Лешка? — спрашивает отец, и проспиртованные мозги его не помнят, какие планеты там в небе, Марс или Венера. — Ну что там еще?
Лешка затихает, лицо его преображается, и он говорит вдруг отчетливо:
— Бог...
Отец со страхом смотрит на Лешку, потом на небо.
Ира снимает. Мы боимся помешать ей. Сняла. Мы обнимаемся с режиссером.
— Фильм будет! — говорит он счастливо.
Ира придумала сцену. Леша хоронит умершего накануне съемок кролика. Уже выпал снег. Холодно. Мы идем в село, на берег реки Подстёпки. Леша долбит мерзлую землю лопатой. Мне холодно. Я отпрашиваюсь. Майор идет греться вместе со мной. Он даже не спрашивает, почему съемки фильма обо мне ведутся без меня. Он, видимо, ничего не понимает вообще. И слава Богу!
Через час режиссер приходит к нам в тепло и, радостно сверкнув очками, рассказывает майору:
— Получилось! Он знаете, что сказал, когда закопал кролика?
Майор тут же отворачивается от режиссера.
— Что? — вместо него спрашиваю я.
— Никогда не догадаетесь! Он положил на могилку камешки и сказал: “Эх ты!”
У режиссера дурное настроение.
— Ты написала плохой сценарий, — говорит он. — Мы нанизываем эпизод за эпизодом, и ничего не происходит.
— А если действительно ничего не происходит? — защищаюсь я. Но сама понимаю, что режиссер прав.
— Значит, нужна провокация!
Мы сидим и, как два злодея, придумываем, чем спровоцировать нашего героя на какое-то действие, конец которого ни он, ни мы не можем предугадать.
Режиссер смотрит на меня и улыбается.
— Я придумал одну гадость... — говорит он и смеется мерзким смехом.
Леша, Инна и Катя играют в мяч. Они перелезли в дырку из города в село и стоят на той горке, с которой мы когда-то катались с Юрой. Я на всякий случай бодро произношу свой текст про горку для майора, а то мы слишком расслабились. Потом я подхожу к Кате и говорю ей:
— Ты должна его разозлить.
— Лешку? А как?
— Называй его дураком, идиотом, больным, дефективным...
— Это нехорошо, — говорит Катя, потупившись. — Он обидится.
— Так нужно по сценарию, — говорю я. — Ну?
— Хорошо... — тихо говорит Катя, глядя себе под ноги. Потом кидается к Инне и что-то жарко шепчет ей на ухо. Та с довольным видом кивает ей.
Они начинают игру. Леше нравится девочка Катя. Он кидает ей мяч. Она бросает его обратно. Мяч у Леши выскальзывает из рук, падает. Девочки смеются таким же мерзким смехом, каким смеялся режиссер вчера, придумывая эту сцену. Катя и Инна закидывают мяч все дальше и дальше. Лешка сердится. Он понимает, что происходит что-то не то. Ведь так все хорошо начиналось. Он грозит Инне и Кате пальцем.
Первая не выдерживает Инна:
— Дурак! — кричит она во все горло.
— Цто? — Леша столбенеет. Его лицо начинает дергаться. Он шепелявит и вместо “ч” говорит “ц”. — Цто ты сказала?